Выбор не был легким, ибо одиннадцать лет, руководствуясь своей удобной философией, Шпеер купался в лучах благосклонности Гитлера. Шпеер стал богатым и могущественным в тени тирана, чья тирания (он сумел себя в этом убедить) была ему безразлична, ибо не мешала его абстрактным притязаниям. Он был очарован личностью фюрера, ему льстило его внимание, но тем не менее Шпеер оставался (если мы сможем простить ему то, что он сначала бросился в гитлеровские объятия) интеллектуально честным человеком. Его безличные идеалы остались прежними и сохранили для него свою ценность, и, когда Гитлер объявил себя их врагом, Шпеер оказался готов пожертвовать не идеалами, а Гитлером, его покровительством и дружбой, а также своим влиянием, приобретенным за счет этой дружбы. Естественно, Шпеер себя обманывал. Сотрудничая с Гитлером столь долгое время, он не мог признаться даже самому себе (как и находившийся в изгнании Раушнинг), что нигилизм – в скрытом и явном виде – всегда присутствовал в нацистской философии. Шпеер предпочел говорить о внезапном изменении, о произвольной переориентации деспота, развращенного чрезмерной бесконтрольной властью. Суждения Гитлера, утверждает Шпеер, внезапно стали хаотичными и непредсказуемыми, ведущими к катастрофическим последствиям. «Он преднамеренно пытался заставить народ погибнуть вместе с собой. Он перестал считаться с какими бы то ни было моральными ограничениями, он стал человеком, для которого конец его собственной жизни должен был стать концом всего». Сохранивший способность к критическим суждениям наблюдатель мог бы возразить, что Гитлер никогда не знал никаких моральных ограничений; во всяком случае, он сам не раз об этом говорил.
Выбирая между общественным долгом и личными отношениями, Шпеер не стал колебаться. «С того момента, – пишет он, – и не только в пределах моих официальных полномочий, я должен планировать, начинать и доводить до конца многие действия, направленные против политики Гитлера или против него самого». Когда Гитлер, поддавшись растущему радикализму, потребовал уничтожения Европы, Шпеер делал все от него зависящее, чтобы свести к минимуму последствия этого приказа. Именно Шпееру было поручено осуществить уничтожение промышленных предприятий; но он, наоборот, приказывал их сохранять. На каждый приказ о промышленном самоубийстве, исходивший из ставки фюрера, партийного суда или берлинского радио, Шпеер отвечал контрприказом. При его авторитете, благодаря непрерывным поездкам по Германии, он всюду останавливал руку разрушителей, убеждая своих подчиненных и сочувствующих в том, что если предприятия и коммуникации придется сдавать противнику, то сдавать их нужно нетронутыми. Шахты и заводы Бельгии и Северной Франции, каналы Голландии, никелевые рудники Финляндии, железорудные шахты Балкан и нефтепромыслы Венгрии были спасены благодаря вмешательству и авторитету Шпеера. Когда пришел 1945 год и союзные армии вступили на территорию Германии, Гитлер и его единственный личный друг продолжали свою молчаливую борьбу над корчившимся в предсмертной агонии телом Германии.
В феврале 1945 года интеллектуальная дилемма Шпеера приобрела еще более острый характер. Положение стало по-настоящему безнадежным. Но эта безнадежность лишь усилила нигилизм партии. Генерал Гудериан, ставший начальником штаба после июльского покушения, сам сказал Риббентропу, что война проиграна. Риббентроп доложил об этих словах Гитлеру, и Гитлер, вызвав к себе Гудериана и Шпеера, заявил, что такие слова – государственная измена. В будущем никакие звания и дружеские связи не спасут изменников от смерти, а их родственников – от ареста. В это же время Геббельс, выведенный из себя варварским налетом союзной авиации на Дрезден, потребовал отказа от соблюдения Женевских конвенций, расстрела 40 тысяч захваченных в плен летчиков союзной авиации и применения новых смертоносных газов табуна и зарина. Шпеер, со своей стороны, пошел дальше по пути измены. Теперь он решил вмешаться в политику, которую до тех пор считал возможным игнорировать.
План Шпеера заключался в физическом (путем убийства) устранении всей правящей верхушки рейха. Семь месяцев назад такой план показался бы ему неприемлемым; он ничего не знал о заговоре, а если бы узнал, то не одобрил бы планы генералов. Но с тех пор его собственное мировоззрение сильно изменилось; бывший примерный ученик стал единомышленником самых непримиримых врагов фюрера. Гитлер в то время безотлучно находился в Берлине, в подземном бункере имперской канцелярии. Там он, по обыкновению, обсуждал политические вопросы вместе со своими ближайшими соратниками Геббельсом, Борманом, Бургдорфом и Леем
[124], которых тоже на общих основаниях обыскивали перед совещаниями на предмет взрывчатки. Однако план Шпеера не предусматривал применения видимого оружия. Как архитектор, Шпеер был хорошо знаком с конструкцией здания имперской канцелярии и к тому же пополнил свои знания в беседах с главным инженером канцелярии. Шпеер понял, что если в дымоход пустить ядовитый газ, то он быстро распространится по всему бункеру и через несколько минут покончит со всей камарильей. В свой план Шпеер посвятил нескольких преданных сотрудников, и началась подготовка к осуществлению плана, которому, правда, было не суждено исполниться. Когда подготовка была завершена, Шпеер осмотрел сад возле имперской канцелярии и обнаружил, что по недавнему приказу Гитлера к дымоходу присоединили аварийную трубу высотой 12 метров. План в прежнем его виде оказался невыполнимым. Так, во второй раз за семь месяцев Гитлер избежал, казалось бы, неминуемой смерти
[125].
Правда, исполнению замысла помешали не только технические причины. От рук Шпеера Гитлера спасло еще одно обстоятельство. В одном из своих заявлений, в котором Шпеер неохотно признался в своих не вполне приличных намерениях, он рассказал об одном случае, также сыгравшем роль в неудаче покушения. В то время Шпеер находился на Западном фронте, на Рейне, и там однажды ночью сидел в окопе с группой немецких саперов. В темноте, рассеиваемой только вспышками ракет и огоньками сигарет, никто не узнал Шпеера, и он внимательно прислушивался к разговору солдат и, слушая, пришел к новым политическим выводам. Саперы – Шпеер убежден в этом – были простыми немецкими солдатами, бывшими рабочими, и они до сих пор верили Гитлеру, как не верили никому другому. Они верили, что он, и только он, понимая рабочий класс, из которого вышел, и механизмы власти, скрытые от глаз простых людей, сможет, как никто другой, чудесным образом спасти Германию из этого ужасного положения. Пристыженный увиденным и услышанным, Шпеер пере смотрел свои планы. Устранив Гитлера, он бы избавил немецкий народ от разрушителя германской промышленности и путей сообщения. Правда, одновременно он лишил бы немецкий народ политического лидера, в которого тот еще верил, на которого возлагал надежды и кому доверил выражение своей коллективной воли. Народ, по убеждению Шпеера, будет выполнять только приказы Гитлера, и никого другого.
