Вскоре последовал телефонный звонок, и Коллер снова услышал голос из бункера, на этот раз голос Ханны Рейтч. Она попросила Коллера передать последнее прости ее семье, жившей в Зальцбурге, объяснив, что полетела в Берлин, не в силах отказать просьбе Грейма
[185]. Потом она подробно описала их полет в Берлин, ничего при этом не пропустив. Напрасно Коллер пытался прервать поток ее красноречия – ничто не могло остановить Ханну Рейтч. Через двадцать минут он просто положил трубку, предоставив ей декламировать в пустоту. «Это была единственная линия связи с бункером, и она могла потребоваться для более важных сообщений».
Тем не менее не все в бункере окончательно сошли с ума, и не всем он казался источником освежающего оптимизма. В тот самый день, 27 апреля, один из обитателей бункера проявил, по крайней мере, некоторые проблески здравого смысла. К несчастью для этого человека, он забыл, что небезопасно быть здоровым в сумасшедшем доме, равно как и быть сумасшедшим в нормальном мире. Фегеляйн ощутил это на собственном опыте.
Фегеляйн был личным представителем Гиммлера в ставке Гитлера. Как Гиммлер и большинство самых отпетых нацистов, он был баварцем. Свою карьеру он начал жокеем на скачках. Искусство, с которым Фегеляйн держался в седле, привело в восхищение самого Кристиана Вебера
[186], «некоронованного короля Баварии», который сам был конюхом до того, как судьба вознесла его на вершины нацистской иерархии и толщина уже не позволяла сесть в седло. Благодаря покровительству Вебера Фегеляйн тоже быстро поднимался наверх. Он вступил в войска СС и вскоре уже командовал кавалерийской дивизией. Удачливый во всех своих предприятиях, кроме последнего, Фегеляйн отличился на Восточном фронте и был замечен Гитлером. В 1944 году Фегеляйн сменил Вольфа на посту офицера связи Гиммлера при Гитлере. В том же году он достиг своего, казалось бы, самого блистательного успеха. Быстро поняв острым умом оппортуниста, что центр власти в Германии переместился из министерств в придворный круг Гитлера, а все важные вопросы решались на приемах, он женился на Гретль, сестре Евы Браун. Таким образом, в самый благоприятный момент Фегеляйн освободился от зависимости от Гиммлера, могущество которого начало клониться к упадку, и вошел в семейный круг самого фюрера. В то же время он обезопасил свой тыл, подружившись с Борманом. С этого момента, пользуясь словами одного хорошо осведомленного человека
[187], Фегеляйн «предал Гиммлера ради союза с Гитлером», которого он уже не оставлял
[188]. Это он, если верить Шелленбергу, посоветовал Гитлеру публично унизить дивизию СС, которая понесла огромные потери в попытке выполнить нелепый приказ Гитлера, – это было оскорбление, которое солдаты так и не простили Гиммлеру, не сумевшему его предотвратить. Он был, говоря словами Шпеера, «очень неприятным типом», оказывавшим зловредное влияние на окружение Гитлера. Верные подчиненные Гиммлера – люди, незнакомые с великим разнообразием человеческой безнравственности, – единодушны в своих описаниях пороков Фегеляйна.
Тем не менее Фегеляйн, несмотря на то что был законченным хамом, не был дураком. Во всяком случае, таким дураком, как Риттер фон Грейм. Поступки Фегеляйна, его верность, его измены всегда были продиктованы расчетливым, почти интеллектуальным эгоизмом, не стесненным никакими принципами или угрызениями совести. Если он покинул Гиммлера ради Гитлера, то сделал это не как другие, более простые души, повинуясь магнетическому влиянию Гитлера, но лишь потому, что Гиммлер начал терять свое влияние, а значит, близость к Гитлеру сулила больше выгод предприимчивому карьеристу. Его верность, его дружба, его брак – все это было основано на целесообразности и выгоде. Таким способом хотел Фегеляйн разделить привилегии ближайшего и семейного окружения Гитлера. Однако 25 апреля, когда Фегеляйн вернулся из последней отлучки в бункер
[189], ему стало ясно, что положение члена ближайшего окружения Гитлера становится вовсе незавидным. Заявления Гитлера и Евы Браун на эту тему были недвусмысленными и не обещали ничего хорошего. Фегеляйн не колебался ни минуты. Он не для того стремился попасть в семью фюрера, чтобы сгореть на фамильном погребальном костре. Предоставив другим обитателям бункера кружиться вокруг фюрера с истерическими просьбами об участии в священнодействии его гибели
[190], Фегеляйн воспользовался первой же представившейся возможностью, незаметно выскользнул из бункера и исчез.
Учитывая особенности восприятия течения времени обитателями бункера и темную таинственность, какой был окутан весь этот эпизод, мы не можем точно восстановить даты всех этапов этого последнего, нехарактерного эпизода из жизни Фегеляйна – его неудачи. В имперской канцелярии Фегеляйн жил не в бункере фюрера, а в одном из двух других бункеров, и поэтому его исчезновение поначалу осталось незамеченным. Время от времени Фегеляйн звонил в бункер фюрера и интересовался новостями, а это говорило о том, что он, по крайней мере, находится в Берлине. Но вечером 27 апреля Гитлер потребовал к себе Фегеляйна и узнал, что его нет в имперской канцелярии. Началось расследование. Никто не знал, куда он делся. В этой неестественной атмосфере подозрительность возникала очень легко и быстро, а возникнув, неизбежно превращалась в уверенность. Подозрительность стала неотъемлемой частью гитлеровского характера, она превратилась в навязчивость после заговора генералов, и каждое последующее событие только усиливало ее. Гитлер немедленно отправился к начальнику своей личной полицейской охраны, состоявшей из хорошо обученных офицеров. Такая охрана была приставлена ко всем нацистским лидерам высокого ранга. Этому офицеру, штандартенфюреру СС Хёглю, было приказано, взяв с собой подразделение эсэсовского эскорта
[191], выйти в город. Хёгль должен был найти Фегеляйна и привести его в бункер. Хёгль сразу же отправился в район Шарлоттенбург, где жил Фегеляйн, и обнаружил его дома лежащим на кровати в гражданской одежде. Освободившись, как он думал, от безопасной, но слишком бурной атмосферы бункера, Фегеляйн мог наконец беспристрастно подумать, что ему дальше делать в этом мире. Погрузившись в поистине философское сравнение преимуществ жизни и смерти, он, как и следовало ожидать от оппортуниста, выбрал более привлекательную альтернативу. Хёглю он спокойно объяснил, что выбрал жизнь, и предложил Хёглю найти для того самолет, который бы доставил его домой, к семье, ждавшей его в Баварии. Но исполнительный Хёгль не стал слушать Фегеляйна. Он ответил, что отлет из Берлина невозможен без прямой санкции фюрера. Фегеляйна это не смутило. Подняв телефонную трубку, он позвонил в бункер и поговорил со своей свояченицей Евой Браун. Вышло недоразумение, объяснил ей Фегеляйн. Не может ли она, пользуясь своим влиянием на фюрера, сгладить ситуацию? Увы, упражнения холодного интеллекта, возможные в свободной, хотя и немного попахивавшей серой обстановке Шарлоттенбурга, были абсолютно немыслимы в тесном подземном бункере имперской канцелярии, где звучавшие стройным хором угрозы и обещания, напыщенные речи и бессмысленные обобщения (если мы поверим Ханне Рейтч) полностью заглушали всякий рациональный шум. Ева Браун коротко ответила, что об уходе из бункера не может быть и речи: Фегеляйн должен вернуться. Пока Фегеляйн под конвоем шел в бункер имперской канцелярии, Ева Браун, заламывая руки, жаловалась на еще одно предательство. «Бедный, бедный Адольф! – причитала она. – Все покинули его, все его предали! Пусть лучше погибнут десять тысяч человек, лишь бы он остался жив для Германии!» У фюрера не осталось никого, печально говорила Ева Браун; Геринг подло его предал, и вот теперь, на пороге смерти, его предал один из старых друзей – Фегеляйн. По возвращении с Фегеляйна сорвали погоны группенфюрера и посадили в одно из помещений второго бункера под вооруженной охраной
[192].
