Вскоре после полуночи Гитлер пришел в комнату Грейма, чтобы отдать ему свой последний приказ. С бледным как мел лицом, Гитлер, сидя на краю кровати Грейма, объяснил тому его двойную задачу. Во-первых, он должен был организовать непрерывные атаки люфтваффе на русские позиции в Берлине, откуда противник готовится к штурму имперской канцелярии. С помощью авиации Венк наверняка сможет пробиться к Берлину. Во-вторых, на Грейма возлагалась задача арестовать изменника Гиммлера. Когда Гитлер произнес это имя, голос его дрогнул, а губы и руки сильно затряслись. «Изменник никогда не станет преемником фюрера, – воскликнул он, – и вы должны сделать все, чтобы этого не случилось!»
Грейм и Рейтч громко протестовали. Они хотели остаться. Попытки вылететь из Берлина, утверждали они, обречены на неудачу. Они никогда не долетят до Рехлина. Но Гитлер настоял на том, чтобы они улетели. Был только один шанс на успех, и им надо было воспользоваться. Грейм подчинился, но Рейтч продолжала горячо возражать и оставила бункер в таком же виде, в каком явилась туда – в слезах, бессвязно вещая о высоких истинах. Она взяла с собой наспех написанные письма обитателей бункера – письма Хевеля в штаб-квартиру министерства иностранных дел в Шлосс-Фушле близ Зальцбурга и письма Бормана в партийную канцелярию в Оберзальцберге, а также личные письма – Геббельса и его жены ее сыну и письмо Евы Браун сестре – фрау Фегеляйн. В письме Геббельса было несколько напыщенных фраз о его образцовой верности чистым и святым идеалам фюрера. Письмо Евы Браун не сохранилось. По словам Ханны Рейтч, оно было таким «вульгарным, пошлым и театральным, пропитано таким подростковым вкусом», что его сохранение могло принести один лишь вред, и Рейтч порвала его. В этом эгоистическом письме, возмущенно говорила Рейтч (если она, конечно, хорошо его запомнила), не было ни слова о здоровье мужа фрау Фегеляйн, которого, пока Ева писала письмо, закапывали в саду имперской канцелярии.
Грейм улетал из Берлина, унося с собой утешение, исцелившее его уязвленную душу. В течение многих месяцев Гитлер обрушивался на некомпетентность и трусость высшего командования люфтваффе, оскорблял офицеров, требовал невозможного и угрожал свирепыми карами. Теперь же, со смещением Геринга, это недовольство фюрера испарилось. В разговоре с Греймом он горячо хвалил люфтваффе, летчики которых сражались лучше всех других воинов рейха – от начала и до конца. Даже враги были вынуждены признать доблесть всего личного состава военно-воздушных сил, включая наземные службы, проявившего исключительную храбрость. В технических неудачах и недостатках, сказал Гитлер, следует винить других. Мало того, по ходу своего amende honorable
[208], Гитлер пролил каплю бальзама и на голову бедного старого Коллера, который так часто заламывал руки под градом несправедливых упреков, обрушившихся на этого козла отпущения, начальника штаба люфтваффе
[209].
Теперь я вкратце перескажу дальнейшую эпопею Грейма и Рейтч. Они вылетели из Берлина точно так же, как и прилетели туда – среди разрушений и опасностей, живо переданных в красочном пересказе Ханны Рейтч. Разрывы зенитных снарядов швыряли самолет из стороны в сторону, как перышко, но им удалось подняться на недосягаемую высоту в 6 километров и оттуда посмотреть на Берлин, представлявший собой бескрайнее море огня. Из Рехлина Грейм отдал приказ всем подразделениям военно-воздушных сил поддержать усилия по освобождению Берлина. Оттуда они полетели в Плоэн, в ставку Дёница. В нашем распоряжении есть эмоциональный, хотя, вероятно, и не вполне точный рассказ о разговоре Ханны Рейтч с Гиммлером, в ходе которого горячие обвинения сценической героини, как горох, отлетали от холодной брони сценического злодея. Этот спор был прерван воздушной тревогой. Пробыв несколько дней в Плоэне, Грейм и Рейтч – раненый герой и самоотверженная героиня – продолжили свое путешествие сначала в Кенигграц, потом в Грац, а потом в Целль-ам-Зее, неся с собой патриотические воззвания к Шернеру и Кессельрингу. В Целль-ам-Зее они встретились с трудолюбивым и добросовестным генералом Коллером, и его более приземленное перо позволяет нам бросить последний взгляд на эту любопытную парочку – Грейма, превратившегося в пожелтевшего от раневой инфекции инвалида на костылях, и выносливую и сентиментальную Рейтч, певших дуэтом свои невыносимо скучные песни, то со свирепыми обличениями Геринга, то с восторженным прославлением фюрера и фатерланда. «В таких условиях, – жаловался Коллер, – очень трудно обсуждать практические вопросы».
Отпустив Риттера фон Грейма
[210], Гитлер занялся следующим по важности делом. Он женился на Еве Браун. Для проведения этой символической церемонии Геббельс привел в бункер некоего Вальтера Вагнера, своего заместителя по должности гаулейтера Берлина. Геббельс посчитал, что такой высокопоставленный чиновник городской администрации был самым подходящим человеком для проведения этой гражданской церемонии. Этот человек, не известный никому в бункере, кроме Геббельса, появился там в форме нацистской партии и с повязкой фольксштурма на рукаве. Церемония состоялась в маленьком кабинете для совещаний в жилой части бункера
[211]. Помимо Гитлера, Евы Браун и Вальтера Вагнера, на церемонии как свидетели присутствовали Геббельс и Борман. Формальности были краткими. Обе стороны поклялись, что имеют чисто арийское происхождение и не страдают наследственными заболеваниями. Ввиду военного положения бракосочетание было проведено соответственно – без подтверждающих документов и без проволочек. Через несколько минут стороны дали свое согласие, брак был зарегистрирован и церемония закончилась. Когда невеста подписывалась под свидетельством, она по ошибке начала писать свою девичью фамилию. Ее быстро поправили, и она, зачеркнув первую букву «Б», написала: «Ева Гитлер, урожденная Браун». После окончания церемонии жених и невеста вышли из кабинета в проход. Там молодых ждали несколько генералов и секретарей. Все пожали им руки, а затем направились в личные апартаменты Гитлера на свадебный завтрак. Потом в кабинет Гитлера были приглашены Борман, Геббельс, Магда Геббельс и две секретарши Гитлера – фрау Кристиан и фрау Юнге. Там гости сидели несколько часов – пили шампанское и беседовали. Разговор касался прежних времен и старых товарищей. Вспомнили свадьбу Геббельса, на которой Гитлер был свидетелем. То было счастливое время. Теперь они поменялись ролями, и счастье изменило им всем. Гитлер снова заговорил о своих планах самоубийства. С национал-социализмом покончено, сказал Гитлер, и он уже никогда не возродится. Смерть будет для него большим облегчением, она избавит его от обмана и предательства со стороны лучших друзей. Настроение присутствующих стало мрачным. Одна из секретарш вышла из комнаты. Впрочем, уходили и приходили многие, так как эти посиделки продолжались довольно долго, но дела не могли ждать. В празднике поучаствовали генерал Кребс, Бургдорф и фон Белов. Зашел поздравить своего фюрера эсэсовский адъютант Отто Гюнше и фрейлейн Манциали, повариха, готовившая фюреру вегетарианские блюда. Потом Гитлер уединился в кабинете с фрау Юнге, которой он продиктовал свое завещание
[212].
