Во-первых, проблема преемственности. Со смертью Гитлера центр власти автоматически переместился из бункера в далекую ставку нового фюрера в Шлезвиг-Гольштейне. Борману было смертельно тяжело осознавать, что после стольких лет неограниченной власти, когда он отдавал приказы от имени Гитлера, он лишится всех своих привилегий, если Дёниц не утвердит его на посту заместителя по партии в новом правительстве. С другой стороны, было в высшей степени маловероятно, что копия гитлеровского завещания уже находится у Дёница, который, следовательно, до сих пор не знает не только о смерти Гитлера, но и о своем назначении его преемником. Понятно, что прямой обязанностью Бормана было проинформировать нового фюрера об этих фактах телеграммой. Интересно отметить двусмысленный способ, каким это было сделано.
Сразу после смерти Гитлера Борман отправил Дёницу следующую телеграмму:
«Гроссадмиралу Дёницу. Вместо бывшего рейхсмаршала Геринга фюрер назначает Вас, господин гроссадмирал, своим преемником. Письменное подтверждение Ваших полномочий Вам отправлено. Вам надлежит принять все меры, какие Вы сочтете необходимыми. Борман».
В телеграмме не был упомянут тот важный факт, что Гитлер был к тому моменту уже мертв. Представляется, что Борман хотел – пусть и ненадолго – продлить свою власть, которую он так любил, но которой, по закону, уже не обладал.
Эта телеграмма повергла обитателей Плоэна в ступор. Назначение Дёница преемником оказалось для него полной неожиданностью. Всего два дня назад Дёниц нанес визит Гиммлеру и предложил ему всемерную поддержку, как самому вероятному преемнику Гитлера. Гиммлер в тот момент всерьез занимался формированием своего будущего правительства. Теперь они с Дёницем поменялись ролями. «Не Гиммлер, а Дёниц!» – воскликнул пораженный Шверин фон Крозиг, который, как всегда, поставил не на ту лошадь, хотя его гениальная способность к выживанию гарантировала ему место в любом правительстве. Сам Дёниц был не только удивлен, но и смертельно напуган. Среди всех нацистских бонз он был единственным, кто не лелеял надежду стать преемником Гитлера. И вот теперь это назначение свалилось ему как снег на голову. Дёниц нервничал, даже получив всего лишь пост командующего армиями в северном регионе; по получении же телеграммы Бормана его самочувствие, как указывает один источник
[233] в окружении Дёница, стало еще хуже. Тем не менее, так как это был приказ фюрера, никому, а тем более Дёницу, не пришло бы в голову не подчиниться этому приказу. Не было ни заговора, ни проблемы. Рослому телохранителю Гиммлера делать здесь было нечего, а сам Гиммлер, неохотно отказавшись от своих несбывшихся надежд, предложил свою службу Дёницу, а сам Дёниц так же неохотно принял на себя тяжкую ответственность и ответил телеграммой фюреру, которого считал еще живым:
«Мой фюрер! Моя верность Вам остается безусловной. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вызволить Вас из Берлина. Но если судьба вынудит меня взять в руки бразды правления рейхом в качестве Вашего преемника, то я продолжу эту войну до конца, достойного небывалой героической борьбы немецкого народа. Гросс-адмирал Дёниц».
Какую цель преследовал Борман, скрыв факт смерти Гитлера и в то же время прикрыв себя благословением Дёница принять власть? Рассуждать о человеческих мотивах – занятие неблагодарное, но в этом случае ясно одно: Борман стремился во что бы то ни стало добраться до Плоэна. Он уже прикинул разные варианты этого непростого путешествия. Вполне вероятно, что он рассчитывал стать вестником, который лично доставит Дёницу новость о смерти фюрера. Таким образом, сократив до минимума период своего отпадения от власти, Борман, вероятно, надеялся, появившись у Дёница в самый решительный момент, сохранить свой авторитет и власть.
Первоначальный план Бормана заключался в групповом прорыве через русские позиции, и всем обитателям бункера было приказано готовиться к попытке такого прорыва под покровом ночи. Но такой прорыв был очень опасен и мог закончиться неудачей. Гитлер уже объявил такой прорыв невозможным накануне, когда обстановка была не такой безнадежной, и в течение дня сама собой явилась другая идея. Так как Борман и Геббельс, в силу завещания Гитлера, являлись членами нового правительства, то русское командование вполне могло признать их статус и, если они предложат капитуляцию, отправить Бормана в Плоэн для ратификации условий такой капитуляции Дёницем. Русские в таком случае пошлют Бормана в Плоэн, как полномочного дипломатического представителя, который войдет в новое правительство и займет место одного из руководителей нового рейха. Такие надежды кажутся нам смехотворными; но на нацистском корабле дураков не бывает ничего смехотворного. Эти надежды были не более смехотворны, чем политические планы Гиммлера, Шелленберга, Риббентропа, Шверина фон Крозига, которые все без исключения допускали возможность возрождения нацистского или полунацистского государства. Поэтому такая бредовая идея не показалась смехотворной и Борману.
Проект установления контактов и переговоров с русскими был детально обдуман на длительном совещании вечером 30 апреля. На нем присутствовали Борман, Геббельс, Кребс, Бургдорф и Аксман; возможно, также и Монке. С русским командованием связались по радио и спросили, примет ли маршал Жуков представителя немецкого командования. Ответ был положительным, и в полночь из бункера выехал генерал Кребс, везя с собой письмо Геббельса и Бормана. Кребс был самым подходящим эмиссаром. Долго проработав военным атташе в России, он знал русских и говорил на их языке; он был известен как горячий сторонник русско-немецкой дружбы. Борман и Геббельс могли с полным основанием надеяться, что Кребса цивилизованно встретят в ставке русского командующего как человека, которого однажды прилюдно обнял сам Сталин
[234]. В своем письме Борман и Геббельс извещали Жукова о смерти Гитлера и в подтверждение своих прав на переговоры указали, на какие должности в новом правительстве они были назначены в завещании фюрера. Они уполномочили своего парламентера, генерала Кребса, вести переговоры о перемирии или временном прекращении огня в ожидании решения рейхспрезидента Дёница
[235].
В течение всей ночи и на следующее утро Геббельс и Борман ждали сообщения о результатах поездки Кребса к Жукову. В одиннадцать часов это сообщение поступило, но оно оказалось неудовлетворительным
[236], и теперь наконец Борман решил проинформировать Дёница о том, что время его правления наступило. Но даже на этот раз Борман не стал явно упоминать в телеграмме о смерти Гитлера. Это лаконичное сообщение больше касалось положения самого Бормана. Телеграмма гласила:
