Поскольку зашла речь о госпитале, заметим, что и здесь обыкновенным излечением больного дело не кончалось. Граф завел порядок, по которому каждый вышедший из госпиталя крестьянин должен был идти в Грузинский собор. В январе 1818 года им был отдан следующий приказ церковному старосте и смотрителю госпиталя Егору Павлову: «Поставляю отныне навсегда непременным правилом наблюдать тебе, чтоб все выздоровевшие от болезней в гошпитале крестьяне не иначе были из онаго отпускаемы в свои дома, как возблагодарив в соборе за исцеление от болезни всех благ подателя Бога, и по нем святого апостола Андрея Первозванного, и приложась к его святой иконе. Которое правило, написанное особо, иметь в рамке в госпитале для сведения всех больных, коим и прочитывать оное самому себе или лекарскому ученику».
Военизированный характер устройства Грузинской вотчины был настолько ярко выражен, что бросался в глаза даже тем ее посетителям, которые склонны были всецело восхищаться здешними порядками. Ф. В. Булгарин, посетивший в 1824 году графа Аракчеева в его имении, был до глубины души тронут радушным приемом. «Кушанье было отличное, вина превосходные, десерт богатый, и хозяин находился в хорошем расположении духа, был разговорчив и любезен, — вспоминал он об этом посещении Грузина. — Радушие с гостем — отличительная черта русского характера, и я ссылаюсь на всех, бывавших в доме графа А. А. Аракчеева, что невозможно быть гостеприимнее его и любезнее, когда он принимал человека не как начальник, а как хозяин в доме». Естественно, что при таком приеме в Грузине Фаддей Венедиктович смотрел на все встреченное здесь с непроизвольным умилением. Тем ценней для нас сделанные им при описании увиденного признания:
«Грузинский Английский сад бесподобен; он лежит вокруг горы, на которой построена усадьба. Сад вмещает в себя пруды, беседки, павильоны и прелестные рощи. Цветов множество, растительность богатая… Меня удивило, что в саду нет ни одного сторожа. Но воспитанник графа захлопал в ладоши — и в разных местах показались сторожа. Будки для них устроены в ямах и закрыты кустами. Это что-то необыкновенное! Осмотрев чугунный портик, под которым стоит Лик Андрея Первозванного, мы зашли в церковь, подивились ее великолепию и полюбовались памятником работы знаменитого Мартоса. Ризница богата драгоценною старинною утварью. Отсюда мы прошли в деревню или на село. Улицы выметены; дома прекрасные и выстроены в линию; в домах такая чистота, как в самых лучших казармах. В одном крестьянском доме нас поподчивали сотами. Крестьянский хлеб превосходный. Крестьяне показались мне зажиточными. Потом осмотрели мы инвалидный дом и госпиталь. Инвалиды одеты в форму, бывшую при Императоре Павле Петровиче. Везде удивительная чистота, порядок, дисциплина, все на военную ногу. Окрестные поля возделаны превосходно» (курсив мой. — В. Т.).
Сходное впечатление вынес из посещения Грузинской вотчины и Василий Александрович Сухово-Кобылин: «Несмотря на пышность Грузина и на полную свободу, предоставленную его посетителям, казалось, что в самом воздухе присутствует какой-то стеснительный элемент, и становилось особенно неловко при мысли о возможности встретиться с владельцами этого волшебного дворца. Ничто не нарушало заведенного раз навсегда машинного порядка. Часы обеда, чая и ужина были неизменны. На дороге и даже по деревенским богатым улицам Аракчеевских сел крестьяне заметали следы, оставленные колесами каждого проезжего экипажа».
Поддержание такого порядка требовало немалой энергии, и одними собственными усилиями граф, безусловно, не смог бы создать в Грузине тот мир благоустроенности, дисциплины и размеренности, который столь резко поражал его посетителей. Император Александр, дабы знать насколько возможно больше о происходящем вокруг себя и все в государстве своем контролировать, держал подле себя временщика, роль которого на протяжении всего его царствования успешно исполнял Аракчеев. В свою очередь граф Алексей Андреевич, желая за всем в своем по-государственному организованном имении иметь строгий присмотр, завел себе собственного «временщика». В роли последнего выступила его любовница — Настасья Минкина.
Письма этой женщины к Аракчееву удивительны по своему стилю, тону, содержанию. Кажется, в них и таится разгадка той роковой привязанности, которую Алексей Андреевич испытывал к Настасье Федоровне…
«Батюшко ваше сиятельство Алексей Андреевич! — обращалась любовница-временщик к своему патрону 17 августа 1816 года. — Прибыв в Грузино 15 числа Августа в ночи, нашла все в доме благополучно и в порядке — люди все здоровы, а также и скот благополучен. У флигелей: музыкантского и людского, крыльца переделаны; в погребном флигеле пол опустили ниже и лестницу для входа в комнату перенесли к южной стене — к церкви…» Далее Настасья подробно расписывала графу все, что было сделано в саду, на дорогах, на островках, кто приезжал в Грузино и как проводил время. 9 сентября Минкина сообщала Аракчееву: «У нас был бешеный Ланской
[187]; ах, друг, этот дурак не стоит, чтобы быть в Грузине; поверь, граф, что я столь сердита на него, — скакал во весь упор — я была это время на пристани — подумала, что вы едете во весь дух, но карета жолтая показалась, догадалась, что Ланской, и думала, что спешит к обедни; подумай, душа моя, — прямо в сад и в дом, а потом в собор и всего три четверти был в милом Грузино; спросить его, что он видел, то верно, не может сказать — какие глупые были вопросы у человека! Бегал почти по саду — сделайте милость, не позволяйте навещать дуракам!»
17 июля 1819 года: «Прошу вас — мой единственный друг — беречь свое здоровье; я прошу Всевышнего Отца о сохранении вашем. Будьте покойны по дому вашему — я сказала, что люблю более своей жизни вас, — то и хочу всем доказать, что слуга верная своему графу». Через три дня: «Любезный мой отец граф! Сколь ваше милое письмо обрадовало — как вы ко мне милостивы! Ах душа, дай Бог, чтобы ваша любовь была такова — как я чувствую к вам — един Бог видит ее. Вам не надобно сомневаться в своей Настасье, которая каждую минуту посвящает вам. Скажу — друг мой добрый, — что часто в вас сомневаюсь, — но все вам прощаю, — что делать, что молоденькие берут верх над дружбою, но ваша слуга Настасья все будет до конца своей жизни одинакова».
11 августа 1820 года: «Отец мой граф! Я получила ваши милые письма, за которые целую ваши ручки и ножки, за галстук также целую ваши ручки. Если вас мне не беречь и не любить, то я недостойна и по земле ходить — вы мой отец, и все мне сделали — вы любите моего Мишу: неужели я могу все это забыть! Нет, мой любезный друг, — нет минуты, чтобы могла вас забыть: всегда прошу Бога о сохранении вашего здоровья и продолжении жизни вашей на многие годы, чтоб нам сиротам видеть отца и благодетеля веселого между своих подданных. У нас в доме все, слава Богу, хорошо — люди здоровы, а также скот и птицы благополучны; лошадей проезжают, как при вас было».
14 апреля 1823 года: «Отец мой, что могу сказать, кроме моего мучения, что не могу быть с вам[и] завтра. Но вы любете все чтоб было хорошо, то я от Семена
[188] принимаю все вещи, да Степан
[189] просит, чтоб ему все так здали, как от него принили. Обос я отправляю… Сколь я благодарю Бога, что вы меня любете и рада, когда слышу чью молитву о вас, мой отец».
