Продолжал поддерживать дружеские отношения с Аракчеевым и А. Ф. Малиновский. 30 марта 1827 года он извещал графа, что на прошедшей неделе был на экзамене в архитекторской школе свидетелем знаний, приобретенных кантонистами в математике, механике, литературе и проч. «Сии люди в нравственном отношении созданы вами, за то честь и слава вам принадлежит и потомственно принадлежать будет», — воздавал Аракчееву хвалу давний его почитатель.
Некоторые из прежних сослуживцев графа, стремясь поддержать его в одиночестве, приезжали к нему в имение на отдых со своим семейством. Супруга министра финансов Е. Ф. Канкрина Катерина писала Аракчееву после одного из таких визитов: «Я до сих пор брежу приветливым хозяином и очаровательным Грузином. Позвольте вас просить принять наши новые русские монеты, между коими и 60 к. сер. Я уже принялась за работу для храма вашего и для кабинета, чтоб она вам иногда напоминала женщину, которая вам сердечно предана».
Некогда облагодетельствованные Аракчеевым, бывало, подавали весть о том, что помнят его и чтят. В знак благодарения присылали иной раз подарки: вышитые полотенца, салфетки, рубашки, различные лакомства. Один из таких знакомых графа писал ему, посылая салфетки: «Жена моя, подобно евангельской вдовице, посвятившей лепты небесному благодетелю, осмелилась принести вам плоды деревенских занятий своих. Не отвергните их, сиятельнейший граф».
Но большинство тех, кто обязан был Аракчееву своей карьерой, наградами и благодеяниями в отношении семьи, враз его забыли, как только он удалился со службы. А были и такие, кто забыл не все, а лишь хорошее из того, что делал граф, но зато помнил злое, пусть оно было и самым мелким.
Генерал-лейтенант П. А. Клейнмихель
[210], бывший многие годы адъютантом при Аракчееве, а затем начальником штаба военных поселений, достигший благодаря Аракчееву генеральского чина, оказался едва ли не первым в ряду ругателей своего престарелого покровителя. А когда-то не упускал случая выразить свой восторг графом, называл его благодетелем и благодарил самыми высокими словами. «Вы образовали меня, вы поселили в меня чувства истинной к вам привязанности и имеете во мне человека, всем сердцем вам преданного», — изливался Петр Андреевич в письме к Аракчееву от 1 марта 1825 года.
Алексей Андреевич тяжело переживал людскую неблагодарность, а временами чувствовал себя откровенно несчастным. Привыкший за десятилетия своей службы к ненависти людей, научившийся, как и положено любому государственному деятелю, сдержанно относиться к мнению публики о себе, он оказался совершенно беззащитным перед людским обманом, причем самым что ни на есть обыкновенным. Будучи могущественным сановником — вторым лицом в государстве после императора, — он, кажется, должен был понимать, что большая часть расточаемых в его адрес похвал является всего-навсего лестью. Тем более что льстили ему зачастую грубо, примитивно. Но нет — и самую грубую лесть он, как обнаружилось теперь, когда все в его жизни уже свершилось, принимал за правду. Столько лет прожить в мире обмана и подлости, каковым является в сущности своей мир властвующих, и не научиться спокойно переносить их — это выглядит странным, а для Аракчеева и вовсе невероятным, но факт есть факт: письма графа в последний, «монастырский» период его жизни полны жалоб на людскую неблагодарность, обман, подлость.
Те, с кем делился Алексей Андреевич своими страданиями, старались, насколько могли, утешить его. «Что вы видите бесчисленное множество неблагодарных людей, это не должно огорчать вас, — писала ему из Харькова Анна Гендрикова. — Они не достойны названия людей: неблагодарный человек — изверг. Теперь время, когда личина с неблагодарных спала, показало вам людей, коим вы так щедро благотворили. Вы хорошо делаете, что молитесь за них: это подвиг истинного христианина! Да, мой друг, потомство отдаст вам справедливость. Вы говорите: «я крепко страдаю и о страдании никому, не имея друга, открыться и разделить не могу»… Вы пишете: «всякое огорчение меня убивает и приближает к концу дней моих, куда я и готовлюсь». Готовиться к концу всякий должен; но убивать себя от огорчений грех. Берегитесь сего и проч.».
Одиночество заставляло Аракчеева снова и снова вызывать в своей памяти образ своей Настасьи. Иногда на графа находила такая меланхолия, что он становился невменяемым: часами сидел в своем кабинете и смотрел на портрет смуглой женщины, повторяя: «Нет уже моего милого, бесценного друга!» Для прислуги наступали тяжкие дни: граф смотрел на нее в эту пору как на коллективного убийцу своей возлюбленной. Мрачный и злой, ходил он по комнатам, осматривал мебель и вещи, стараясь найти предлог для наказания кого-либо. Наказав, несколько успокаивался. Потом заново начинал поиски каких-нибудь беспорядков, нарушений правил.
В мае 1828 года Алексей Андреевич обратился к петербургскому купцу Гавриле Осиповичу Москвину с просьбой заказать в Москве на колокольном заводе купца Самгина два колокола весом соответственно в 25 и 20 пудов и доставить в село Грузино. На одном граф просил вычеканить и отлить образ своей возлюбленной со следующей надписью: «В поминовение усопшей рабы Божией Анастасии. Г. А. в село Оскую 1828-го году, весу в колоколе столько-то пуд». На другом заказывал поместить образ Николая Чудотворца с надписью: «За упокой усопших рабов Божиих крестьян Грузинской вотчины. Г. А. в церковь Грузинского кладбища 1828-го году, весу в колоколе столько-то пуд».
Поминая Настасью Минкину, Аракчеев вспомнил и о крестьянах. Кто знает, быть может, хотел он вызвонить свои грехи перед ними. Граф был суеверен — хорошо знал и глубоко чтил народные поверья.
Всегда отличавшийся грубой чувственностью и сквозь пальцы глядевший на распутство некоторых из своих дворовых девушек, он вдруг сделался под старость ревнителем строгой нравственности и целомудренности среди крестьян и дворовой прислуги. Вот образчик одного из многочисленных его приказов на сей счет: «Я объявляю письменно, что всякую вину прощу; но разврата в доме моем терпеть никогда не буду и буду очень строго оное взыскивать, и тот мне всякий враг будет, который развратничать будет у меня на мызе; ибо Господь Бог послал на меня все печали за бывшее в моем доме непотребство и разврат».
Года два Аракчеев обходился без домоправительницы. Затем начал искать на эту хлопотную должность подходящего человека. Нашел смышленую и трудолюбивую женщину — Марию Яковлеву. Та немало слышала дурного о графе, но, будучи в крайней нужде и с умиравшим мужем на руках, согласилась. Муж вскоре умер, и Мария целиком отдалась делам, однако не сумела угодить капризному хозяину и, пробыв в Грузине два года, принуждена была покинуть село.
Алексей Андреевич после этого в свою очередь окончательно разочаровался в способности русских быть хорошей прислугой и держать дом в порядке. Во время заграничного вояжа и некоторое время по возвращении из него у графа был камердинером немец Тепфер, который затем перебрался в Ригу. К нему и обратился Аракчеев за помощью: «Вы, кажется, знаете ныне мой характер и образ моей жизни, то не сыщите ли хорошаго, добраго старичка немца, женатого, быть у меня дворецким с женою и управлять кухнею, чем бы вы мне сделали услугу, за которую я бы был благодарен; но оной человек должен от вас предуведомлен быть о моей аккуратной жизни, и который бы решился на деревенскую уединенную жизнь и не любил бы хмельного. Тогда бы он нашел во мне к себе хорошо расположенного хозяина; но знал бы о моем мнительном характере, с которым должно ласково обходиться. Таковой бы человек нашел у меня во всю жизнь покойное убежище».
