Император Павел обыкновенно не отказывал своим сановникам в просьбах о предоставлении им каких-либо материальных благ, но при этом те, кто обращался к Его Величеству с подобными просьбами, рисковали навсегда потерять его уважение. Аракчеев знал об этом и еще в Гатчине взял за правило ничего материального у своего августейшего патрона не просить. Между тем, проживая с самого переезда своего в столицу в предоставленной ему Павлом квартире Зимнего дворца, Алексей Андреевич имел нужду в собственном доме, где бы мог поселить свою прислугу и устроить конюшню. Просто купить такой дом он считал для себя обременительным, а просить в дар у государя не решался. Но в июле 1797 года подвернулся уж очень выгодный вариант. На Миллионной улице, у Мойки, снесли несколько старых домов с тем, чтобы на освободившемся месте построить экзерциргауз (помещение для военных упражнений). От снесенных домов целехонькими остались флигели, которые, если сделать в них ремонт, вполне бы годились для проживания. Узнав про бесхозные флигели, Аракчеев тут же загорелся желанием заполучить их в свою собственность. Однако чтобы удовлетворить данное желание, Алексей Андреевич должен был сделать то, чего очень боялся, — обратиться к императору Павлу с просьбой о пожаловании ему названных строений. Как было выйти ему из этой ситуации? На выручку Аракчееву пришел Александр Павлович. «Осмелился принесть к вашему императорскому высочеству мою просьбу, касающуюся уже именно до меня», — писал Аракчеев великому князю 19 июля 1797 года. Изложив суть дела, он продолжал: «Сделайте высочайшую милость, батюшка ваше императорское высочество, доложите государю императору, чтоб оные флигели мне пожалованы были, они хотя теперь и переломаны, но я, употребя на поправку их тысяч шесть, буду иметь у себя уже маленький собственный дом. Ваша милосердная душа, конечно, мне исходатайствует от государя императора оную милость, ибо кроме вашего императорского высочества, я никого не имею». В результате Аракчеев получил от Павла то, что хотел, и при этом сохранил его благорасположение к себе.
Спустя два года газета «Санкт-Петербургские Ведомости» в номере за 8 июля 1799 года объявляла о продаже генерал-лейтенантом Аракчеевым «углового дома у Мойки, подле экзерциргауза»
[121].
Прибегая к услугам наследника престола тогда, когда ему хотелось что-либо иметь от Павла — материальные блага или, что было чаще, просто доброе расположение, — Аракчеев в свою очередь также помогал Александру выглядеть в глазах императора в более выгодном свете. Павел был страстно увлечен парадами. Удачно выполненные строевые приемы, красивая выправка солдат и офицеров и т. п. делали Его Величество по-настоящему счастливым на целые сутки, а то и на двое. Но, с другой стороны, стоило кому-либо совершить на параде ошибку, как император приходил в неописуемый гнев. На головы командиров, чьи подчиненные показывали слабую строевую подготовку или выправку, обрушивались всяческие оскорбления.
Александр, командовавший батальоном лейб-гвардии Семеновского полка, очень боялся попасть на язык разгневанного императора. Вместе с тем великий князь и сам, полюбив парады, пусть и не так страстно, как его отец, искренно огорчался всякий раз, когда вверенные ему войска маршировали недостаточно красиво. Но чтобы получалось красиво, надо было много муштровать. А муштра — это было царство Аракчеева, здесь он был царь и бог. И как было не воспользоваться его услугами молодому, неопытному командиру, каковым являлся великий князь Александр?!
Обращения наследника престола к Аракчееву временами походили на мольбы о помощи. «Прости мне, друг мой, что я тебя беспокою, но я молод, и мне нужны весьма еще советы, итак я надеюсь, что ты ими меня не оставишь». «Прощай, друг мой! Не забывай старых друзей. Но смотри, ради Бога, за Семеновскими». «Теперь, друг мой, у меня есть просьба до тебя. Пожалуй, пиши ко мне, каковы бывают мои разводы и ученья и в чем ошибки и неисправности состоят? Я слышал, что Голицын не умел сделать каре. Я об оном уже писал Корсакову, чтобы впредь сего не случалось. Отпиши мне о сем приключении и пожалуй впредь муштруй их хорошенько в ученьях, чем ты крайне обяжешь того, который на весь век свой останется твоим истинным другом и который желает нетерпеливо, чтобы ты приехал в Павловское». «…Еще я могу тебе попреку сделать в том, что ты не отвечал на мой вопрос касательно до ошибки в строении каре. Я признаюсь тебе, что похвала, которую ты делаешь о моем полку, походит немного на критику. Итак, по дружбе, прошу тебя, объясни мне подробнее о недостатках и неисправностях. Завтра у нас маневр. Бог знает, как пойдет?!.. Ты говоришь, друг мой, что от меня зависит приезд твой в Павловское. Если так, то приезжай неотменно как можно скорее. Пребываю навек тебе верным другом».
Занятия Аракчеева с вверенными Александру гвардейцами-семеновцами приносили свои плоды. Алексей Андреевич спешил сообщить об их успехах цесаревичу. «А в отставку уже, батюшка, я за вас пойду, — заявлял он Его Высочеству в письме от 11 августа 1797 года, — ибо вам нельзя, потому что Семеновский полк очень хорош и как вчерась учился ваш батальон, то я никогда и ничего лучше не видывал, а что сегодня будет, то об этом завтра узнаете… Ну уж батальон ваш на славу прекрасен. Я, батюшка, замучился с артиллериею, ибо очень дурно и худо идет. Более ничего не имею, как только целуя ваши обе ручки, остаюсь на всю жизнь вернейший ваш верноподданный барон Аракчеев».
После того, как 18 марта 1798 года Аракчеев был по причине своей болезни отставлен императором Павлом от службы, великий князь Александр какое-то время не писал ему писем. Алексей Андреевич в это время поправлял свое здоровье в доме своей матери в Курганах. 7 мая Александр, пребывавший на Валдае, обратился к нему с посланием, в котором повинился в этом своем молчании: «Любезный друг, Алексей Андреевич! Подъезжая к Вышнему Волочку, душевно бы желал тебя увидеть и сказать тебе изустно, что я такой же тебе верный друг, как и прежде. Признаюсь, однако же, что я виноват пред тобою и что давно к тебе не писал; но ей Богу от того произошло, что я не имел минуты для себя времени, и я надеюсь, что ты довольно меня коротко знаешь, чтобы мог усомниться на минуту обо мне. Если же ты сие сделал, то по чести согрешил и крайне меня обидел, но я надеюсь, что сего не было. Прощай, друг мой! Не забудь меня и пиши ко мне: чем ты меня крайне одолжишь. Так же поболее смотри за своим здоровьем, которое, я надеюсь, поправится, по крайней мере желаю онаго от всего сердца и остаюсь на век твой верный друг Александр».
***
Удаление Аракчеева со службы, объявленное высочайшим приказом 1 октября 1799 года, лишило его связь с наследником престола прежнего делового содержания. Во всяком случае, сохранение дружеских уз отныне давало явную выгоду только одной стороне — изгнаннику. Алексей Андреевич мог получить от Александра Павловича определенное содействие при возвращении на службу. Но какую выгоду имел от опального генерал-лейтенанта наследник престола? Чем мог быть полезен ему новгородский помещик? Казалось, дружбе Аракчеева с Александром должен был 1 октября прийти конец. Но произошло обратное. Александр не порвал с Аракчеевым после его позорной отставки, а постарался убедить Алексея Андреевича в том, что относится к нему по-прежнему. «Я надеюсь, друг мой, — писал наследник престола из Гатчины в Грузино 15 октября 1799 года, — что мне нужды нет при сем несчастном случае возобновить уверение о моей непрестанной дружбе; ты имеешь довольно опытов об оной, и я уверен, что ты об ней и не сомневаешься. Поверь, что она никогда не переменится».
