30 октября 1801 года швейцарец подал Александру I записку, в которой рекомендовал своему венценосному ученику предать суду «варваров, удушивших Императора, и их сообщников, которые были тому свидетелями и допустили это злодеяние». «Убийство Императора посреди его дворца, в кругу его семьи нельзя оставить безнаказанным, не поправ божественных и человеческих законов, не опорочив императорского сана». При этом Лагарп фактически называл Александра участником заговора против императора Павла. «Чтобы предупредить гибельные последствия, которые повлекли бы за собой соразмерное противодействие, — писал он, обращаясь к Его Величеству, — были необходимы быстрые и надежные средства. Те, что использовались в других странах, были несомненно применимы в положении Вашего отечества, и Ваши качества Наследника Престола, сына и гражданина вменяли Вам в обязанность прибегнуть к этим средствам. Это именно то, Государь, чего Вы должны были желать, и это также то, чего Вы действительно желали». Более того, Лагарп признавал Александра даже руководителем заговора, его движущей и направляющей силой. «Но люди, назначенные привести в исполнение этот законный план, злоупотребили Вашим доверием и не выполнили Ваши приказы», — внушал ему Лагарп. Далее швейцарец подсказывал своему ученику: «Виновны не только те, кто наносил удары Государю и заставил его испустить дух в муках длительной агонии; их соучастниками были и те, кто допустил это зверство, в то время как их долгом было обнажить шпаги против убийц и неукоснительно подчиниться полученным указаниям».
Лагарп так и не понял всей глубины несчастья, в которое провалился его ученик, взойдя на трон, обагренный кровью своего отца. Александр не мог предать суду заговорщиков, совершивших убийство императора Павла, потому что среди тех, кто «допустил это зверство», он числил и себя!
Швейцарец же писал свою записку как будто для того, чтобы побольнее уколоть своего нерадивого ученика, взошедшего на престол раньше положенного времени и совсем не так, как должно было бы это делать человеку, проникнутому идеей законности. В его записке почему-то оказалось очень много фраз, которые просто не могли не причинить Александру боль. «Я не хочу огорчать Ваше сердце пересказом подробностей, которые мне повторяли от Парижа до Санкт-Петербурга», — писал Лагарп. Начиная фразу выражением заботы о душевном состоянии Александра, швейцарец заканчивал ее словами, которые не могли не огорчить Его Величество. Не сам по себе «пересказ подробностей» убийства Павла I был в наивысшей степени огорчителен для молодого императора — он их и так знал, но тот факт, что данный пересказ повторяет вся Европа — от Парижа до Санкт-Петербурга! А слова записки: «недостаточно, чтобы Ваше Императорское Величество имело чистую совесть» — какое впечатление могли произвести они на Александра, которому после того, что произошло в спальне его отца-императора, как раз «чистой совести» и не хватало?!
Лагарп назвал в своей записке план насильственного свержения императора Павла «законным» и в то же время рекомендовал предать заговорщиков беспристрастному, основанному на законах суду. Неужели не понимал швейцарец, что все это звучало для Александра как насмешка?
Впрочем, помимо того, чтобы предать заговорщиков-убийц и их сообщников суду, Лагарп предлагал молодому императору и другое решение — удалить их от своей августейшей особы. Но Александр I не смог решиться даже на такое, чисто моральное осуждение заговора. Удалены были только те, кто лично убивал императора Павла (И. М. Татаринов, В. М. Яшвиль, Я. Ф. Скарятин), а также П.-Л. Пален.
Среди других советов Лагарпа Александру I были все же такие, которые молодому императору показались полезными.
Пожалуй, ни один из самодержцев, когда-либо правивших в России, не боялся так уронить себя в глазах публики, как молодой Александр I. В первые месяцы царствования эта боязнь носила в нем почти панический характер. Оказавшись после своего восшествия на престол в центре всеобщего внимания, Александр помимо разных приятных ощущений, доставлявшихся таким положением, испытывал сильнейшее беспокойство. Его все время занимал вопрос, достаточно ли величественно он себя держит, не выглядит ли на людях этаким шутом, не смеются ли над ним.
В связи с этим Александр попросил Лагарпа понаблюдать за ним со стороны и высказать свое мнение.
Швейцарец исполнил просьбу молодого российского императора предельно добросовестно: поглазел на него из толпы на площади, посмотрел за тем, как ведет он себя во дворце в общении с сановниками, как держится в салонах во время развлекательных бесед, и сделал вывод, что Александр роль монарха в целом исполняет хорошо, но допускает при этом некоторые ошибки. «Вы вошли в залу немного робко, — объяснял Лагарп молодому самодержцу его первый промах, — хвалю ваше сердце: скромность как нельзя более к лицу юности, но государь должен иметь вид более уверенный; чистая совесть и искреннее желание блага России — вот что дает вам право смотреть прямо и смело на все окружающее».
«Вы обошли собрание несколько поспешно», — указывал учитель на второй промах Александра. «Вы весьма хорошо сделали, обратившись с приветом к лицам, почтенным по своим заслугам, но некоторых из них вы не удостоили ласковым словом», — сообщал Лагарп о третьем промахе своего августейшего ученика. «Мне кажется, наконец, — звучал четвертый Лагарпов совет Александру, — что, являясь вместе с императрицею, Вы облегчили бы себе труд торжественного приема, не говоря уже о том, что это произвело бы отрадное впечатление на всех, искренно вас любящих. Где бы Вы ни были, в обществе ли, среди народа или в кругу лиц, которым вверили Вы отдельные отрасли управления, держите себя по-царски: я вовсе не слепой поклонник этикета, но глава народа должен, употребляя живописное выражение Демосфена, облекаться в величие своей страны». Это были именно те советы, которые Александр и желал услышать. Зная их содержание, можно представить, насколько чувствителен был он в первое время по восшествии на престол ко всякого рода мелочам, от которых зависело его реноме, как заботился о том, чтобы выглядеть в глазах своего окружения подобающим царскому сану образом. Мог ли он, пребывая в таком состоянии, призвать к себе пользовавшегося дурной славой в столице генерала?
Сам Аракчеев, кажется, вполне понимал мотивы, по которым новый император оттягивал приглашение его на службу. Прожив в отставке почти три года, Алексей Андреевич вдруг серьезно забеспокоился о своей репутации в столичном обществе, заволновался отношением к нему прежних его сослуживцев. Эта перемена в настроениях отставного генерала Аракчеева хорошо проступает в его письме от 28 августа 1802 года бывшему подчиненному, а в указанное время шефу артиллерийского батальона в Риге Д. А. Булыгину: «Ваше превосходительство! Милостивый государь Дмитрий Александрович! Всевышнее существо, сотворившее нас, не всем нам определило ровное счастие: одному оное дано в одной части, а в другой отнято, как и я, ваше превосходительство, получил в жизни своей очень много счастия; но любовь от подобных мне товарищей не дана: ибо во всю мою службу я всегда был не любим за требуемый мною по службе порядок. А как я имел удовольствие (иметь) вашего превосходительства ближе всех к себе под командою, то всегда думал, что я вам, милостивому государю, может быть нанес какое неудовольствие, почему я и не хотел вас беспокоить моими письмами. А как ныне вижу ясно хорошее ваше ко мне расположение, то и охотно всегда себе за честь буду поставлять вести мою переписку и, начиная оную, приношу мою благодарность за ваши дружеские письма, желая нельзя чаще оныя получать».
