Шильдер сильно недолюбливал Аракчеева и в данном случае, видимо, слишком поддался эмоциям. Почему имя Аракчеева должно было упоминаться в донесениях, если он ничем не командовал в сражении, а просто присутствовал в свите Александра I?
Что же касается «записок очевидцев», то отсутствие в них упоминаний об Аракчееве не говорит еще о том, что его не было на Аустерлицком поле во время сражения. Как мог позволить он себе оставить перед началом сражения своего императора, который оказал ему честь, пригласив его в свою свиту? Скажем уверенно: не мог позволить и не позволил. На сей счет есть более чем убедительное доказательство — свидетельство самого Аракчеева. Среди автобиографических заметок, писанных графом на прокладных листах Евангелия, имеется и такая запись: «Ноября 20-го, 1805 г. Онаго числа был граф Аракчеев на сражении, бывшем в Моравии, под Аустерлицом с французами, с императором Александром I-м».
Итак, Аракчеев был под Аустерлицем во время сражения и, следовательно, вполне мог видеть тот жестокий разгром, которому подверглась русская армия, а с нею и русская артиллерия, лишившаяся 133-х орудий — более половины своего состава.
Удивительно, что главным виновником такой потери артиллерии объявлен был не кто иной, как ее преобразователь. «Артиллерию Аракчеев так отделал, что в большой армии она уже теперь неподвижна, не трогается, а часть сожжена в Пулаве. Он пушки все переливал и для легкости сделал их короче, забыв, что они так далеко брать не могут», — писал через неделю после бесславного для русской армии Аустерлицкого сражения граф Ф. В. Ростопчин князю П. Д. Цицианову. Два месяца спустя его оценка стала еще более резкой. «Аракчеев перепортил всю артиллерию, коя, кроме того, что и не действовала, но взята вся в плен при Острлице», — выводило ростопчинское перо 24 января 1806 года.
К этому времени в петербургском обществе наряду с обвинениями Аракчеева в гибели русской артиллерии распространились разные слухи о плачевном состоянии орудий. Говорили, например, о том, что медные орудия от частой стрельбы во время cражения разрывались на куски, что под многими другими раскалывались лафеты и оттого орудия пришлось бросить.
Слухи эти были совершенно беспочвенны, однако они распространились в войсках и заставляли артиллеристов бояться своих орудий. Потому-то Аракчеев решил ответить на подобные наветы. Одну из артиллерийских рот, которая участвовала в Аустерлицком сражении и прибыла в Петербург в полной сохранности, граф приказал выставить со всей амуницией, со всеми орудиями, побывавшими в бою, на плацу и пригласил всех желающих, в первую очередь артиллерийских генералов и офицеров осмотреть ее. Результаты осмотра Аракчеев потом пропечатал в газетах для всеобщего сведения. Сделал это он для того, чтобы защитить то новое, что было введено им в русской артиллерии накануне Аустерлицкого поражения. Я желал, писал Алексей Андреевич военному министру Вязмитинову, «опровергнуть мнение публики, которая по слухам, разносимым недоброжелателями моими, не одобряла сию перемену, и чтобы доказать, что не по наружному только виду ее она имеет преимущество против прежней, и не на одних словах таковая сделанная мною перемена во всех ее отношениях сопряжена с государственною пользою».
Уверенность Аракчеева в правильности осуществленных преобразований была поистине непоколебимой. Граф был убежден, что выпестованная им артиллерия действовала на поле сражения надлежащим образом и, следовательно, никакой вины в жестоком поражении русско-австрийской армии она не несет. Как мог старался инспектор всей русской артиллерии защитить своих артиллеристов от нападок публики и наказаний со стороны императора.
Год спустя после Аустерлицкой катастрофы возвратились в Россию захваченные французами в плен русские офицеры и солдаты. Среди них был и подпоручик гвардейской артиллерии Демидов, плененный под Аустерлицем вместе со своим орудием. Александр в наказание ему и в назидание другим назначил его к переводу из гвардии в армейский полк. Аракчеев немедля выступил в защиту бедного подпоручика, сполна наказанного уже пленом. Со свойственной ему решимостью граф заявил в докладе государю 6 декабря 1806 года: «Зная достоинства и притом на самом деле доказанную в прошедшей кампании храбрость служащего лейб-гвардии в артиллерийском батальоне подпоручика Демидова, я нахожу, что через перевод его в армейский полк артиллерия должна будет лишиться лучшего своего офицера».
Оправдываясь сам и оправдывая других, Алексей Андреевич не забывал дела. Страшные потери, понесенные русской артиллерией в сражении под Аустерлицем, подстегнули его к более энергичным, нежели прежде, преобразовательным действиям. Военный историк Павел Потоцкий писал впоследствии: «При разборе деятельности нашей артиллерии смело можно сказать, что 1806 год в первый раз вызвал ту кипучую деятельность по всем отраслям артиллерийского дела, которую мы не встречали со времен Петра Великого, и в этой-то деятельности везде выдается граф Аракчеев с его многосторонними достоинствами. Артиллерист ученый и проницательный, неутомимый до изнеможения, администратор строго расчетливый и находчивый, верный ценитель заслуг, неумолимо строгий ко всякого рода упущениям, а вместе с тем начальник, в высшей степени заботившийся о личных нуждах артиллеристов, он отказывался от всяких отличий, вменяя себе в награду (по собственным его словам из докладов) милости, им испрашиваемые для подчиненных; из хода дел видно, что он испрашивал с строгим беспристрастием… Прибавим еще одну замечательную черту этого характера: при настойчивости в своих мнениях, если они не были принимаемы, он не предоставлял на волю провидения исполнение постановлений, утверждаемых против его убеждений, напротив, он употреблял все усилия, чтобы дать им всевозможное практическое удобное исполнение, направить их так, чтобы отечество могло извлечь всю пользу, которую только могли доставить человеческие силы».
Приведенные слова кажутся напрасным преувеличением — так непривычны нам столь высокие похвалы в адрес человека, чье имя с давних пор уже является символом всего самого злого в людской натуре. Тем не менее все они — правда! В них нет ничего такого, что не подтверждалось бы документами и воспоминаниями тех, кто служил рядом с Аракчеевым в 1806 году. Никогда не выказывал он в себе столько доброго, сколько выказал в этот год. Никогда не был он так хорош, как после сокрушительного Аустерлицкого поражения, которое, хоть и не принимал он прямого участия в боевых действиях, являлось и его поражением. Никогда не работал он столь плодотворно, как в эту пору, когда многое решалось в судьбе России.
Преобразование артиллерии в России, как и любые другие преобразования, неизбежно встречало препятствия в виде множества различных предрассудков. Первые преобразовательные опыты в области артиллерии, осуществлявшиеся в Гатчине, рассматривались многими поначалу в качестве простого каприза заскучавшего в своем гатчинском уединении великого князя Павла. А гатчинская артиллерия считалась долгое время годной лишь для торжественных смотров или парадов, но не для боевого применения. Предрассудки мешали развитию русской артиллерии и тогда, когда Павел являлся императором. Его нововведения легко принимались, но лишь на словах. На практике им противились самыми ухищренными способами. Аракчеев, став при императоре Павле инспектором всей артиллерии, то есть главным двигателем Павловых преобразовательных проектов в артиллерийской сфере, сполна испытал на себе тормозящую силу предрассудков. «Плоды науки артиллерии, — отмечал он в одной из своих записок, — предрассудками будучи подавляемы, вообще умедлили ее успехи, и каких усилий польза артиллерии требовала, чтобы восторжествовать над мнениями, предупреждением укоренившимися».
