«Естьли я мог повлечь на себя Монаршее неблаговоление Вашего Императорского Величества просьбою моею о увольнении меня от службы, то любовь Вашего Величества к человеколюбию питает меня утешительною надеждою получить спокойствие, основывая оное на следующих правилах, путеводительствовавших меня в течение моей службы.
Вступление мое в службу по слабому здоровью моему, следственно и вовсе к оной неспособному, было не моим желанием, а единственным усердием исполнить Святую волю Вашего Величества. Продолжение оной всегда сопряжено было с потерянием остатков моего здоровья, но единственная цель ея была оправдание пред всеми Вашего выбора.
Управление вверенного мне Департамента в толь трудную эпоху для Государства не расстроено, а во всех частях, составляющих силу его, как то: орудиях, снарядах и порохе гораздо еще усилено. Фабрики государственные, состоящие при арсеналах при неусыпных и самых поспешных работах, не одною скоростию отделки удивлять могут, а чистотою и верностию приуготовленного орудия, заслужили от иностранных Держав похвалу и даже превзошли оных. Крепость приуготовляемой в оных артиллерии доказана наидальнейшими движениями и сравнена с крепостию дорогих экипажей.
Цель моего намерения, хотя и потерянием здоровья, но достигнута, наконец, и Ваше Императорское Величество успокоены от прежних доходивших до Вас неприятных слухов, которыми Вы столь много на мое лицо были обеспокоиваемы.
Ныне по болезни моей сделавшись к службе Вашего Величества совершенно неспособным, не могу ли ласкать себя надеждою, что увольнение от оной конечно получу и приму оное как дар награды, естьли я сего достоин, когда же оная не принадлежит мне, то сравняюсь с теми своими товарищами, которые оставляя свои части не в лучшем моего Департамента положении, но получают милостивое Вашего Величества увольнение от оных.
Слабость моего здоровья произвела ныне во мне сильную меланхолию, а от оной желание мое к покойному удалению себя в деревню столь велико, что не может ничем перемениться».
Подробно расписывая в письме свои успехи, Алексей Андреевич внушал мысль, что делать ему на посту инспектора артиллерии больше нечего. Эта мысль неприкрыто звучала в словах — «цель моего намерения, хотя и потерянием здоровья, но достигнута, наконец…» Дабы удержать графа на службе, императору ничего не оставалось, как возвысить его. И Александр назначил Аракчеева военным министром. И Аракчеев начал действовать в новом своем качестве так, как и надо было Его Величеству, — строго, непоколебимо, бесцеремонно.
За суровой непоколебимостью нового военного министра стояла непоколебимость государя императора, который считал свою политику единственно правильной в тех условиях и готов был проводить ее, невзирая ни на что. В отношении Наполеона замысел Александра состоял в том, чтобы как можно дольше не вступать с ним в войну, а если возможно, и вовсе избежать ее. Российский император возлагал свои надежды на время — на то, что наполеоновский режим рано или поздно не выдержит давления внутренних противоречий и взорвется.
На седьмом году своего правления император Александр в первый раз глубоко разошелся с русским обществом. В первый, но не в последний. Во время Отечественной войны он вновь сблизится с ним, однако после победы над Наполеоном Александр, нареченный в ее честь Благословенным, опять поссорится с русскими, и на этот раз окончательно. Помирит Александра с Россией только смерть его.
Пространство между Александром и русским обществом в обоих случаях заполнять будет собою граф Аракчеев.
В упомянутой выше январской 1808 года дипломатической депеше сардинский посланник в Петербурге назвал Аракчеева «визирем». Русские употребляли в таких случаях другое слово — «временщик».
Глава седьмая
ВОЕННЫЙ МИНИСТР
14 января 1808 года чиновник Министерства иностранных дел П. Г. Дивов записал в своем дневнике: «Я узнал сегодня о назначении графа Аракчеева военным министром и очень этому был рад, считая его способным занимать этот пост». 3 марта 1808 года — еще одна запись на ту же тему: «Во вторник по обыкновению обедал у меня генерал Пфуль. Перекинувшись со мною несколькими незначительными фразами, он сказал, что предложено преобразовать армию по плану, представленному им императору. Я сказал ему, что мне это известно, и я слышал, что граф Аракчеев серьезно занят этим и что сам император составляет план реорганизации армии, который Аракчеев выдает за свой труд. К тому же, сказал я, можно быть уверенным, что дело удастся, коль скоро те лица, от коих оно зависит, убеждены, что полезное нововведение есть их собственное изобретение».
Министром военных сухопутных сил Алексей Андреевич пробыл недолго — еле-еле дотянул до двух лет, но сделал на этом посту немало полезного. Впервые получил он столь широкое поприще для административной деятельности, впервые проявил себя во всем разнообразии качеств государственного деятеля.
До него должность военного министра исполнял С. К. Вязмитинов. Император Александр, получив сведения о серьезных непорядках в делах министерства, злоупотреблениях самого министра своей властью, уволил его в отставку, не назначив ему содержания и даже не объявив простой благодарности. Трудно сказать, каким был Сергей Козьмич человеком, но чиновники министерства, узнав о замене его на Аракчеева, дружно погрузились в уныние. На представление новому министру, которое тот назначил на такое раннее утро, что ранее некуда, — 4 часа ровно, многие из них прибыли с загодя написанными просьбами об отставке.
Аракчеев был уже на месте и в полном мундире. «Господа! — начал он свою речь. — Рекомендую себя, прошу беречь меня, я грамоту мало знаю, за мое воспитание заплатил батюшка 4 рубли медью; я долго не хотел брать этого места, но государю угодно было непременно меня определить. Мне ничего не надобно, а будет у нас дело хорошо идти, вам вся награда». Произнеся такую странную речь, граф стал подходить к каждому чиновнику и расспрашивать его, чем он занимается, какою частью в министерстве ведает. Расспросив, приказал всем ехать по местам и приниматься за работу.
Вступая в должность военного министра, Аракчеев просил государя передать в его ведение императорскую военно-походную канцелярию, подчинить ему как военному министру главнокомандующих действующими армиями и, наконец, полностью отстранить генерал-адъютанта X. А. Ливена от докладов императору по военным делам. Александр удовлетворил все эти просьбы Аракчеева.
Приняв министерство и поближе ознакомившись с его делами, Алексей Андреевич спустя две недели после своего назначения военным министром подал в отставку. Император был несказанно удивлен. «Какая тому причина?» — спросил он графа. Аракчеев в ответ заявил: «Если ваше величество отставили с таким позором Вязмитинова, то все думали, равно как и я, что он найден вами в нерачении, изобличен в злоупотреблении и в расстройстве в делах. Но когда я принял его должность и вошел в подробность дел, то увидел, что коллегия и департаменты, равно и канцелярия главнокомандующего все было в совершенном порядке; не только не заметил злоупотребления, но, напротив, редкое его бескорыстие. А потому, судя, что если такой человек, каков Вязмитинов, служа всегда с такою честию и столь долгое время императрице, бабке вашей, императору, родителю вашему, и Вашему Величеству, отставлен так позорно, то и всякий другой должны ожидать такой же участи, без всякой причины, по одному только вашему капризу. Для чего и прошу меня отставить и иначе не соглашусь служить, если не отдадут должной справедливости Вязмитинову». Его Величество тут же приказал объявить, что Вязмитинов уволен в отставку по прошению, с мундиром и со всем содержанием, каковое прежде получал. Сергей Козьмич получил по этому поводу довольно лестный рескрипт. В 1811 году он будет назначен членом Государственного Совета, а в 1812 году станет главнокомандующим Санкт-Петербурга, исполняющим обязанности министра полиции и председателем Комитета министров.
