Император Александр воодушевлялся примером своего великого предка и старался воодушевить с его помощью Барклая-де-Толли. «Читайте и перечитывайте журнал Петра Первого», — писал Его Величество генералу, взвалившему на себя одного всю горькую славу — свою и государеву — героя отступления.
***
«1812 год останется навсегда знаменательною эпохою в нашей народной жизни. Равно знаменательна она и в частной жизни того, кто прошел сквозь нее и ее пережил», — так писал, вспоминая Отечественную войну, князь П. А. Вяземский. Для многих россиян этот год стал счастливейшей эпохой в их судьбе. Никогда, по собственным их признаниям, не испытывали они такого богатства чувств, никогда не жили так полно, как в эту годину, когда Отечество их было в опасности.
Чтоб зажить всей полнотой своего существа, людям часто бывает надобно вырваться из мирной, тихой, размеренной жизни.
Как жил в 1812 году граф Аракчеев, какими чувствами полнилась душа его во время Отечественной войны, какими мыслями был занят его ум — об этом осталось на удивление мало сведений. Сам Алексей Андреевич почти ничего не рассказывал о своих тогдашних душевных переживаниях, о том, что происходило с ним в тот знаменательный год. Лишь по некоторым косвенным свидетельствам можно догадываться о том, что чувствовал он тогда.
«Давно, правду сказать, — писал Аракчееву 7 июля 1812 года приятель его И. А. Пукалов, — иноплеменники затирали русских; время все покажет. В одном месте истории римской Тацит сказал: «Бывают такие времена, что сносить тяжко, а говорить опасно». Если я не ошибаюсь, то до отъезда еще ваше сиятельство много отгадали. Тот, кто ваши чувства сколько-нибудь знает, может ручаться жизнию, что вы истинный русский и никому не уступите в преданности к Государю и в любви к отечеству. Я скажу более: вас все таким разумеют и желают, чтобы вы имели участие в советах, трудах и в самых победах». Много лет спустя Ф. В. Булгарин напишет в своих воспоминаниях: «Граф А. А. Аракчеев принадлежит Истории, и под пером историка-философа займет в ней весьма важное место. Главнейшее достоинство графа А. А. Аракчеева состояло в том, по моему мнению, что он был настоящий Русак, как мы говорим в просторечии. Все русское радовало его и все, что, по его мнению, споспешествовало славе России, находило в нем покровительство. Не надобно было только ложиться поперек на том пути, по которому он шествовал! Да это вряд ли кто любит! Другое важное достоинство графа состояло в ненависти к всякому фанфаронству и самохвальству».
Многие из соприкасавшихся с Аракчеевым на службе представляли его человеком, не способным воодушевляться патриотическими чувствами. «Можно сказать, — утверждал в своих записках генерал-адъютант Е. Ф. Комаровский, — что душа и чувства графа Аракчеева были совершенного царедворца и чужды любви к отечеству». Генерал-майор С. И. Маевский отмечал в своих воспоминаниях, что «граф никогда не говорил об отечестве; он это заменял словом служба». Что ж, Аракчеев действительно старался не употреблять слово «отечество» и заменял его другим, менее возвышенным словом.
«Сказанное вами о одиночестве моем очень справедливо; и признаюсь, что свою сторону очень люблю и верю вам, любезному другу, что мне будет скучно долго оставаться за границей», — так напишет Алексей Андреевич в письме от 12 апреля 1814 года И. А. Пукалову. В одном из своих писем к Аракчееву Иван Антонович выскажет мнение, что граф слишком привязан к царскому двору. «Здесь вы, любезный друг, погрешили, сказав обо мне, что я к двору очень привык; вижу из онаго, что и умные люди иногда могут ошибаться, — ответит Аракчеев. — Знайте, любезный друг, и проверьте после мною сказанное: я двора никогда не любил, и он мне всегда был в тягость; а заблуждение мое было, признаюсь, в том, что я думал, будто честный человек может делать общую пользу. Оно может быть и возможное дело, но в государстве маленьком, а в нашем пространном колоссе оное есть заблуждение… Поверьте же мне, что я могу жить очень спокойно один и никогда не поскучав, что давно не обедал при дворе; ибо кто чист сердцем и душею, тот всегда доволен будет».
Алексей Андреевич был искренен в этих своих признаниях. Он действительно чувствовал себя очень и очень неуютно при царском дворе в окружении разных знатных господ, в большинстве своем настроенных к нему враждебно. Если где и был он на своем месте, если где имел отдохновение, так это у себя в Грузине. Оттого и устремлялся туда всякий раз, когда обстоятельства позволяли. Брал с собою адъютантов с фельдъегерями и занимался в Грузине своими служебными делами, работая днями напролет, плодотворно и неустанно. Там же принимал и разных просителей и подчиненных по службе. Те, кто посещал графа в Грузине, впоследствии говорили, что в своем имении он был не таким, каким доводилось им знать его в Петербурге.
Отъезд из Санкт-Петербурга в апреле 1812 года выбил Аракчеева из привычной жизненной колеи, он остался практически без дела и в таком состоянии принужден был находиться два месяца.
О переходе наполеоновской армией Немана граф узнал вечером 12 июня, будучи в Вильно. Здесь же пребывал и государь император. Его Величество развлекался балом, когда ему принесли весть о начале войны России с Францией. 14 июня Алексей Андреевич выехал с Александром в Свенцяны. А 16 июня в Вильно был уже Наполеон со своим штабом. Обосновался французский император в том же самом дворце и в тех же комнатах, где прежде располагался император Александр. Здесь он принял генерал-адъютанта Балашова, посланного к нему российским государем с письмом еще вечером 13 июня. В своем письме самодержец российский заявлял императору-завоевателю, что вступит с ним в переговоры только при условии, что французская армия отойдет за границу. Александр обещал Наполеону, что не скажет ему и не выслушает от него ни одного слова о мире до тех пор, пока хоть один вооруженный француз будет оставаться в пределах России.
Возможно, только по прочтении этого письма, то есть лишь на четвертый день своего пребывания на российской земле, хозяин Европы понял, что война ему предстоит не в пример прежним — долгая и трудная. И не «польская» она будет, как назвал он ее в своем воззвании к армии, а самая что ни на есть русская.
— Какая дорога в Москву? — спросил между прочим Наполеон в разговоре с Балашовым.
— Ваше величество, — отвечал посланник российского императора, — этот вопрос меня немного затрудняет: русские говорят так же, как и французы, что все дороги ведут в Рим. Дорогу на Москву избирают по желанию: Карл XII шел через Полтаву.
После того, как Наполеон и Александр обменялись письмами, дальнейший ход войны России с Францией совершенно определился.
Начиная с 17 июня определенной стала и участь графа Аракчеева. Вот как сам он писал о произошедшем с ним в этот день событии: «Июня 17-го дня, 1812 года в городе Свенцянах призвал меня Государь к себе и просил, чтобы я опять вступил в управление военных дел, и с онаго числа вся Французская война шла через мои руки, все тайные донесения и собственноручные повеления Государя Императора». Аракчеев был назначен управляющим канцелярией императора Александра. (7 декабря 1812 года этому учреждению будет присвоено официальное наименование «Собственная Его Императорского Величества канцелярия». Граф Аракчеев будет управлять ей до 19 декабря 1825 года.)
