Вперемежку с отчетами в чувствах Аракчеев слал Александру пространные отчеты и в своих делах. Он периодически сообщал Его Величеству, чем был занят, куда ездил. «Батюшка, Ваше величество! — обращался Алексей Андреевич к своему августейшему патрону 2 июля 1821 года. — Вчерашний день целое утро провел я на осмотре и следствии поселенного батальона наследного принца прусского полка и, слава Богу, ничего не оказалось, о чем Вам, Батюшка, донесет подробно П. А. Клейнмихель. Я целые три часа был между солдатами без офицеров и все время разговаривал, до того что уже не мог говорить от усталости». 20 октября того же года Аракчеев сообщал: «Мои занятия Вам должны быть известны: Грузино и военное поселение. Вот мои прогулки. Но для чего оное? Единственно для того, чтоб угодить моему Государю, Александру Павловичу, с коим я провел мою молодость, а теперь и старость ему же посвящаю».
По должностям своим Аракчееву приходилось общаться со многими крупными сановниками империи и немало получать от них писем. О содержании своих разговоров с сановниками, особенно с теми, которые по какой-либо причине казались Александру подозрительными, граф неизменно сообщал государю. А полученные письма старался показывать в оригинале или копии; в случае же если Его Величество отсутствовал в Петербурге, пересылал их ему. Так, в заключение цитированного выше письма Аракчеева Александру от 2 июля 1821 года читаем: «Полученное мною вчерашний день письмо от Ник. Ник. Новосильцова, при сем к Вам, Батюшка, в оригинале прилагаю».
В конце июня 1820 года Александр I пребывал в Варшаве. Граф шлет туда письмо, полученное им от барона Б. Б. Кампенгаузена. Александр читает его и возвращает обратно.
В марте 1821 года возвратился в Петербург из Сибири M. M. Сперанский. Опальный сановник поспешил встретиться с графом Аракчеевым. Александр находился в это время на конгрессе Священного союза в Лайбахе. Графу пришлось поэтому изложить содержание разговора со Сперанским на бумаге. 25 марта в Лайбах полетела с фельдъегерем особая записка, в которой сообщалось следующее:
«Г-н Сперанский приезжал в Петербург 21-го числа после обеда к вечеру. По утру 22-го числа рано прислал ко мне д. с. с. (действительного статского советника. — В. Т.) Цейера с объявлением о своем приезде и с просьбою назначить ему того же утра час, в который бы он мог приехать к первому ко мне. В первом часу, по назначению моему, он приезжал ко мне и между прочими разговорами делал мне следующие три вопроса, на кои просил утвердительнейше моего мнения:
1. Вопрос: Представляться ли мне во Дворец к императрицам?
Мой ответ: Вы приехали сюда Сибирским генерал-губернатором, а все генерал- и военные губернаторы обыкновенно в первое воскресенье представляются, следовательно, я не нахожу причины, дабы и Вы не должны были следовать сему всеобщему порядку.
2. Вопрос Сперанского: писать ли мне о приезде своем к Государю?
Мой ответ: Государь о приезде вашем будет извещен чрез обыкновенный рапорт Военного губернатора о всех приезжающих в столицу; но естьли вы рассудите и сами особым письмом донести Государю Императору о своем приезде, то сие еще никак не противно общему порядку вещей.
3-ий Вопрос г-на Сперанского: как ему вести себя: принимать ли к себе всех, кто будет приезжать или по собственной моей склонности вести жизнь уединенную?
Мой ответ: сей вопрос очень трудный, и его решить можете одни сами сходно вашему желанию, а может быть по опытам, сделанное».
В беседе с Аракчеевым Сперанский рассказал графу о том, что на пути из Сибири в Петербург заехал в свою пензенскую деревню, в Тамбов и в Рязань. В Рязани — едва успел он туда прибыть — навестил его генерал-губернатор Балашов. Рассказ Сперанского о встрече с Балашовым Аракчеев тоже передал Александру. Надо полагать, Его Величеству интересны были и такие подробности в поведении сановников, иначе зачем было графу сообщать их.
«Благодарю тебя за беспрерывное твое помышление о исполнении моих намерений, — писал Александр Аракчееву 25 декабря 1822 года. — При сем возвращаю письмо Сперанского. Бумаг я еще рассматривать не мог, а пришлю с будущим курьером». Государь возвращал письмо Сперанского к Аракчееву от 22 ноября 1822 года. В нем Михайло Михайлович давал свою характеристику членам Сибирского комитета, своему помощнику Г. С. Батенькову, Самбурскому, Бухмейстеру, описывал дела Сибирского комитета. На оригинале этого письма, хранящегося в Российском государственном военно-историческом архиве, стоит помета, сделанная рукой Аракчеева: «Государь изволил читать в Пильзене 25 декабря 1822 года».
Содержание переписки графа с государем не оставляет и малейших сомнений в том, что Александр в последнее десятилетие своего царствования не только не впал в апатию, не только не отошел от дел по управлению империей, но занимался делами, пожалуй, даже активнее, чем прежде. Он стремился все держать под своим контролем и все хотел знать о своих сановниках. Он властно вмешивался в самые мелкие административные вопросы, и можно только удивляться, как хватало его на все. Впрочем, надолго как раз и не хватило. В Таганрог Александр поехал, будучи в состоянии крайнего истощения своих физических и душевных сил, оттого и оказалась для него смертельной обычная простуда…
Журналы Комитета министров подтверждают это впечатление об Александре как о чрезвычайно деятельном монархе. Среди высочайших резолюций, начертанных на их страницах, частенько встречается такая: «Лично со мной объясниться». Весьма примечательная резолюция: Александр старался вникать во все вопросы именно лично. Комитет министров не был свободен в своей деятельности, как это могло представляться посторонним лицам. Александр оставался над ним в качестве верховного надзирателя, постоянно поправлял его, подсказывал, на что должно господам министрам обратить особое внимание, как надлежит решить ту или иную проблему.
Аракчеев старался держать императора в курсе всего происходившего в Комитете. К примеру, 18 ноября 1818 года он сообщал Его Величеству: «Дела Комитета Министров идут своим порядком и особого внимания Вашего или неотложного разрешения Вашего требующих не случилось. На прошедшей неделе были, однако, в нем два примечательныя заседания по делам Сибирского генерал-губернатора, в которых, после продолжительных и жарких рассуждений и прений, единогласно положено уволить и гражданского губернатора (иркутского. — В. Т.) Трескина, и генерал-губернатоpa (И. Б. Пестеля. — В. Т.). По сему и рассудил я представить здесь проект рескрипта к Сперанскому, ежели изволите найти оный выражающим тот смысл, в котором угодно было Вашему Величеству приказать к нему написать».
Александр не всегда соглашался с мнениями Аракчеева, высказанными на заседаниях Комитета министров. Так, в 1824 году Комитет решал вопрос о главном надзирателе московских богоугодных заведений. Военный губернатор Москвы князь Д. В. Голицын предложил на эту должность одного из своих чиновников — некоего Муратова. Аракчеев же как председатель Комитета помощи раненым и инвалидам выдвинул свою кандидатуру — некоего Хотяинцева. Рассмотрев обе кандидатуры, Комитет министров отдал предпочтение Муратову, заметив в своем решении, что выдвинутый от благотворительного комитета Хотяинцев достоин занять место главного надзирателя московских богоугодных заведений, но нельзя оставить без уважения ходатайство главного местного начальника. Аракчеева поддержал лишь министр юстиции князь Д. И. Лобанов-Ростовский, который сказал, что раз определение на эту должность предоставлено специальным высочайше утвержденным положением Комитетом помощи раненым и инвалидам, то местное начальство не вправе предлагать на нее своих кандидатов. Александр вынес резолюцию: «На подобное место нельзя не уважить представления Военного губернатора и потому согласен с большинством членов».
