— На себя посмотри.
— Помню, — ответил Олег.
— И ты все время помни. И о своей внешности и… вообще.
Мрак сказал серьезно:
— Не трусь. Первый раз мы, что ли, идем в тыл врага под
чужой личиной?… Помнишь, как хеттами прикидывались? Даже языка не знали…
— Здесь не хетты, — сказал Олег тоскливо.
Он глубоко вздохнул, надел на лицо безмятежную улыбку и.
вышел из-за деревьев. Мрак пошел слева, привык принимать удар на себя,
подставляя щит и замахиваясь в ответ секирой, но держался раскованно,
жестикулировал, точно скопировав чудаков, что вот в таких местах ищут уединение
и красоты природы.
Домик приближался, чистый, светлый, хрустальный, чуть ли не
по Чернышевскому, но Олегу вовсе не хотелось прятаться по совету Достоевского в
грязный подвал и швырять оттуда булыжники в это хрустальное чудо. Он чувствовал
умиление и тихую светлую радость, будто превратился в монаха, которому явилась
Богородица.
Мрак шел рядом такой же тихий и радостный. Олег поспешно
пробежался по всему организму, нет ли гипноза, чересчур уж рассопливился, но
все в норме. Значит, чувство умиления и восторга естественны, как у эстета,
который развешивает ухи в картинной галерее или на симфоническом концерте.
Слева пошла кромка озера. В удивительно прозрачной воде плавают
толстые рыбы, ярко расцвеченные, сонные, мудрые. Внезапно дыхание в горле
перехватило. Если на экране эти люди казались мудрыми и понимающими, то сейчас,
вживую, не ощутит ли себя, будто его подвесили, как кабана с содранной шкурой,
над горящими углями?
Они все замедляли шаг. Он перехватил взгляд Мрака, тот,
похоже, тоже трусит, но держится. Со стороны поглядеть — прирожденный
лабунянин. Если только сами лабуняне не учуют.
Мрак вдруг сказал:
— Погоди…
Олег тут же с готовностью остановился:
— Что?
Услышал в своем голосе трусливую готовность отступить,
попятиться, возненавидел себя за эту двойственность, снова сделал шаг, но Мрак
сказал в спину:
— Давай подождем.
— Чего?
— Пока… выйдет.
— А что это даст?
Но сам ощутил, что намного легче общаться в более привычном:
на природе, возле озера, даже деревья здесь… или почти деревья, а в помещении
мебель вырастает прямо из стен, там вся эта масса чужого, дикого.
— Можем посидеть на виду, — предложил Мрак.
— Сядем на бережку и будем бросать в воду камешки. Они здесь
не бросают? Тогда просто будем созерцать. Созерцанить… тьфу, созерцастить
спокойную воду.
— Созерцать, — поправил Олег, не замечая
простейшей ловушки.
— Ладно… вообще-то ты прав. Намного меньше шансов
влипнуть. А эти лабуняне должны быть склонны к созерцанию, наблюдению.
— Ну еще бы, — сказал Мрак.
— Умные, значитца.
— Вот-вот.
Неспешно, незримо прокручивая в голове картинки с
изображением лабунян, как те двигаются, жестикулируют, они сели на берегу
озера, чтобы их хорошо видели из дома, погрузились в созерцастие. Мрак вскоре
начал ерзать: что за уроды эти философы, как они могут вот так сидеть и подолгу
пялиться в воду, хотя бы удочку закинули, хотя тоже тупое занятие, когда можно
кинуть сеть, а еще лучше острогой… а если рыба мелкая, то динамитом ее,
динамитом…
Не поворачивая головы, увидели: дверь исчезла, девушка
ступила легко и свободно на посыпанную золотым песком дорожку. Дверь снова
появилась, массивная, украшенная, с виду несокрушимая.
— Ну, Олег, — прошептал Мрак нервно, — теперь
подсекай…
— Кого? — спросил Олег шепотом.
— Рыбу, дурень!… Не крупную, но с золотыми перьями…
Девушка медленно шла в их сторону. Песок поскрипывал под
легкими шагами. Олег, все еще не поворачивая головы, окинул ее взглядом. В
груди заныло. Нахлынуло ощущение, что он — тупая грязная обезьяна, а к нему
приближается чистое создание из света, невинности и радости.
Мрак дернулся, готовый подняться навстречу. Олег
предостерегающе положил руку на колено друга, сжал. Мрак зашипел, пальцы у
волхва теперь не просто железные, а черт знает из чего, остался на месте,
вспомнил запоздало, что лабуняне затылком не видят, что ни один лабунянин не
зачует с тридцати шагов, что к нему сзади кто-то подходит вот такими легкими
шагами.
Наконец Олег обернулся, глаза его поймали приближающееся существо.
Это оказалась девушка вполне земного типа, разве что любая фотомодель или
кинозвезда не показалась бы достойной мыть ей ноги. Он подавил непроизвольный
импульс встать, даже, может быть, поклониться, раздвинул губы в улыбке.
— Ага, — прошептал Мрак одними губами, — вот
и первая разумная ящерица…
— Мрак…
— А чо, не видишь, как за ней хвост волочится?
— Заткнись, — прошептал Олег.
Его взгляд пересекся с взглядом девушки. Он ощутил
сильнейший электрический удар, а потом поднял взгляд и посмотрел ей в глаза.
Это было, как если бы он снова оказался в нуклонном море: ласковое теплое море,
чистота и защищенность, покой, ласка.
Мрак рядом громко крякнул. Олег поспешно сказал:
— Здесь чудесно… Мы не сильно вам помешали? Она
смотрела на обоих с безмерным удивлением.
— Помешали?… Какое странное слово, уже почти забытое…
Что оно означает теперь?
Олег пришел в себя, сказал горделиво:
— У нас много своих слов.
Глаза девушки распахнулись шире, а хорошенький ротик
приоткрылся и остался в таком положении. Она была восхитительна, но Олег с
болью и мукой видел, что все равно он — обезьяна, грязная и невежественная
обезьяна, тупая и ограниченная, с никчемным запасом слов, в то время как это
вот утонченное существо знает и умеет неизмеримо больше, ощущает тоньше.
— У… вас?
— Да, — сказал Олег и гордо отставил ногу. У
лабунян такого жеста не было, но вроде бы пока не переборщил.
— Ибо у нас самый правильный путь!
Ее хорошенький ротик распахнулся еще шире, но в глазах
заблестел смех, она произнесла наконец с подлинным восторгом:
— Так вы… гозияне?
Олег сделал вид, что ужасно огорчен, сбит с толку,
расстроен, сказал растерянно:
— А что… Откуда вы знаете?
— Ох, — произнесла она наконец. Вообще-то это было
не «ох», даже Мрак помнил, что у лабунян существует двести семьдесят выражений,
означающих удивление, и три тысячи оттенков каждого «ого» или «ух ты», но в
бедном языке землян не нашлось ничего другого, и оба они услышали только это
«ох».
