И тут в мозгу блеснуло понимание: блестки, которые гаснут
сразу, — это дальние галактики, а те, которые успевают проползти чуть, это
ближайшие, он успевает увидеть их от рождения до смерти. В этот короткий миг
укладывается время в десятки миллиардов лет, вот так видит мир это
Сверхсущество, вот так его может видеть… и видит время от времени Таргитай.
Наверное, сейчас так смотрел, потому, так…
Все исчезло, он завис в черноте космоса. Настоящей черноте,
хотя в невообразимой дали иногда поблескивали мельчайшие искорки. Одна, он
видел отчетливо, даже проползла чуть, прежде чем погаснуть, похожая на слабого
светлячка на далеком дереве.
Он ощутил прикосновение Таргитая и тут же как будто скакнул
на пару сотен килопарсеков. Вдали движется облако звездной пыли, его
закручивает, как смерч, незримый ураган, звездная пыль сворачивается в жгуты,
там возникают звезды, получается самая обычная спиральная галактика, каких пруд
пруди… Олег уверяет, что во Вселенной таких сто миллиардов, галактика вертится
с бешеной скоростью, иные звезды вылетают как пули, некоторые становятся
спутниками галактик, других выбрасывает… Галактика пронеслась мимо, беззвучно
взрываясь множеством сверхновых, на глазах старела. Но, прежде чем скрылась, Мрак
увидел, как звезды вылетают из нее все чаще, остальные выгорают, гаснут,
превращаются в черные звезды, но и они рассыпаются на элементарные частицы…
Полными ужаса глазами он смотрел на эту черноту, сквозь
которую проносились эти блестки, что на самом деле не блестки, а галактики, чья
жизнь длится десятки миллиардов лет. Он отсюда видит их рождение и смерть. Так
видит Таргитай. Но Таргитай не знал страха, он может смотреть на все это и не
моргнуть глазом…
Таргитаю не страшна мысль, что ангстрем — это мало, а
мегапарсек — бесконечно много. Его не пугает, что вот эта галактика, что
родилась из звездной пыли, успела прожить примерно двадцать-тридцать миллиардов
лет… что не в силах представить разум человеческий. И хорошо, что не в силах,
ибо когда попытается представить…
Мрак ощутил, что космический холод сковал ноги, оттуда
всегда идет смерть, ибо слабеющее сердце в первую очередь перестает подавать
кровь в конечности, а вот сейчас похолодел низ живота, холод поднимается выше…
сейчас охватит сердце и… все.
В мозгу блеснула слабая искорка, что подобное с ним уже
было, тогда еще была женщина, он даже помнит ее лицо…
Жуть была в том, что он понимал. Хуже того — чувствовал.
Он отвел взгляд в сторону, наткнулся на облако блестящей
пыли, что вынырнуло светящейся точкой и неслось, увеличиваясь в размерах, прямо
на него. В облачке появились комки, начали слипаться, возникли волокна, струи,
становились все четче, ярче, выразительнее. В середине появился светящийся
комок, самый крупный, а вокруг него все еще блистала заметно поредевшая пыль.
Судорога стиснула Мрака, но он все не мог отвести взор.
Светящийся ком — дозвездное ядро галактики, даже не ядро, а вся галактика в
этом ядре… Но вот заблистали крохотные точки, ядро начало расслаиваться. Это
появились звезды, расходятся, снова появляются рукава, спирали, чуть ли не как
кольца у Сатурна, и вот уже настоящая галактика летит, нарядная, как елочная
игрушка, сверкает, блестит, вертится с огромной скоростью, как шутиха на
новогоднем празднике… Но вот блестки вспыхивают все чаще и чаще сверхновыми,
затем превращаются в черные звезды и пропадают из вида, снова туман, только
туман, но и тот рассасывается в черноте Вселенной…
Сколько длилась эта жизнь галактики: пять, семь, десять
секунд?… В мозгу проступила вялая мысль: а сколько живет в теле человека
эритроцит?… Галактика похожа на него даже формой… А где в этой галактике мне
место, мне, Мраку? Где там можно поместить вообще человечество?
Холод заползал в сердце глубже, настоящий холод небытия.
Мрак все чувствовал, понимал, смирился, ничего уже нельзя сделать… и тут что-то
древнее, стыдное, мохнато-звериное, захваченное с собой из бог знает каких
пещерных и допещерных времен забарахталось, запаниковало в смертельном слепом
ужасе, сердце ему жалко, выставило барьер на пути подступающего холода,
подпиталось жаром, затрепыхалось сильнее, спасительное тепло потекло по всему
телу.
Мрак увидел рядом бледного как смерть Олега, застывшие
глаза, ощутил холод его тела, ухватил за плечи, встряхнул, заорал яростно:
— Очнись, трус!… Ты предаешь Лиску!… Ты предаешь… всех
предаешь, гад!
Олег трепыхался в его руках, вялый и безвольный, как
тряпичная кукла. И нейтронная шкура куда делась, Мрак чувствовал под пальцами
слабую плоть, которую едва не раздавил, как желеобразную медузу. Мрак орал,
тряс, даже пинал, и наконец под пальцами тело вздрогнуло, уплотнилось. Лицо
чуть ожило, а хриплый голос спросил жалко:
— Лиска?… А Лиска… почему?
— А потому! — выкрикнул Мрак.
— Ты предашь и деда Тараса, и Боромира, и Громобоя… всех,
если сейчас вот не скажешь, что все это фигня на постном масле, а нам надо
поесть, почистить сапоги и идти дальше!
Олег повернул голову, зеленые глаза встретились с синими
глазами Таргитая.
— Тарх, — проговорил Олег мертвым голосом, —
нам надо поесть, почистить сапоги… Мрак, какие сапоги?
— Хромовые! — выкрикнул Мрак.
— По сто рублей за сапог!
Олег посмотрел на свои ноги, потом с недоумением на Мрака.
Таргитай смотрел на них с восковым лицом, не шевелился, но бесшумно возник
стол, запахло жареным мясом с чесноком и луком, на широком блюде появился
зажаренный кабанчик, почему-то брюхом кверху, словно какая-то безродная курица.
Блеснули, соткавшись из пространства, два длинных ножа. Олег прошептал:
— Как здорово… Кто это сделал? Мрак хмыкнул:
— Кто, кто… Ты же и сделал! Давайте скорее есть, пока
не исчезло.
Его цепкие пальцы ухватили кабанчика. Послышался треск, в
руках Мрака осталась толстая ляжка. В воздухе потек пряный запах. Желудок Олега
нервно дернулся. Таргитай смотрел на стол равнодушно, однако в синих глазах
постепенно начал появляться слабый интерес. Олег взял нож и вырезал для себя
левый бок с хорошо прожаренными ребрами. Зубы впились в жареное мясо излишне
поспешно, а когда сладкий ароматный сок потек в горло, внутри взвыло, он стал
пожирать мясо с лихорадочной поспешностью, мысли о вечности и огромности
Вселенной как-то отступили, стушевались, ушли на задний план. Они не исчезли,
но существовали на далеком фоне. Очень далеком.
Таргитай сидел от стола в трех шагах. Вдруг оказался бок о
бок с Мраком, с вялым интересом протянул руку к истерзанному кабанчику. Его
синие глаза встретились взглядом с зелеными глазами Олега, тот смотрел
неотрывно, жадно, стараясь понять как можно больше, и Таргитай на кратчайший
миг опустил ресницы, словно соглашаясь, позволяя, разрешая чуть-чуть
прикоснуться к чему-то…
На самый кратчайший миг он стал Таргитаем, да и то лишь «по
глиняному комочку, именуемому Землей». Ощутил свое непомерно огромное тело,
сложнейший организм, в котором что-то двигалось, зарождалось, умирало,
изменялось, переплавлялось и трансмутировалось. Он ощутил и голод в Уганде, и
жажду перемен в Австрии, а когда кольнуло в той области, где часть его «я»
между острыми пиками гор, он увеличил добычу нефти в Ираке, на рост
недовольства порнолитературой ответил засухой в Средней Азии, поспешно вырастил
и бросил тучу саранчи на долину Евфрата, после чего ощутил острую нехватку
цезия в рудниках Килигарда, но перевести одни металлы в другие не удалось, так
как на метеоритный дождь со стороны созвездия Леонид пришлось ответить ростом
ваххабизма и выбросом стада китов в Гренландии, что тут же принесло
стабилизацию на Мадагаскаре, но ухудшило рост бобовых в бассейне Амазонки…
