У воспитанной в рабочей семье католиков Элизабет было трое старших братьев и младшая сестра, которая в пять лет утонула в результате несчастного случая. В то время Элизабет было всего восемь, и она едва ли понимала произошедшее, замечая разве что отдаление матери.
Насколько Элизабет могла помнить, мать всегда ее критиковала и обвиняла в том, что она «плохая». Когда Элизабет была маленькой девочкой, ее мать настаивала, чтобы она вместе с ней ходила в церковь, и заставила ее отца соорудить в детской алтарь. Девочка чувствовала себя ближе к отцу, пассивному и тихому человеку, которым командовала жена. Вступив в переходный возраст, она заметила, что он отдалился и стал менее нежным.
Взрослевшая Элизабет оставалась тихой и робкой. Ее мать не одобряла связи с мальчиками и пристально наблюдала за ее дружбой с девочками; она хотела, чтобы ее дочь заводила только «приемлемых» друзей. Братья всегда были мамиными любимчиками; Элизабет играла с ними, пытаясь стать «одной из мальчиков». Элизабет получила хорошие оценки в старшей школе, но ее отговорили идти в колледж. После выпуска она начала работать на полную ставку секретарем.
С течением времени конфликты с матерью нарастали. Уже в старшей школе мать Элизабет обзывала ее «проституткой» и все время обвиняла в разгульности, несмотря на то что у девушки даже не было сексуального опыта. Через какое-то время, натерпевшись в крикливых перебранках с матерью, она накопила достаточно денег, чтобы съехать.
Как раз во время всей этой сумятицы босс Элизабет Ллойд расстался с женой и увяз в трудном бракоразводном процессе. Элизабет предложила ему утешение и сочувствие. Они начали встречаться и поженились вскоре после завершения его развода. Естественно, мать отреклась от нее за брак с разведенным мужчиной, тем более что он был на десять лет старше Элизабет и отошел от католичества.
Ее отец оставался в стороне. Через год после свадьбы Элизабет он умер.
Пять лет спустя ее брак разваливался на части, и Элизабет винила в этом мужа. Она считала Ллойда «вором», который украл ее молодость. Ей было всего 19, когда они встретились, и ей так нужна была забота, что она продала свою юность в обмен на безопасность – те самые годы, когда ей следовало «экспериментировать с тем, кем я хотела стать, могла бы стать, должна была стать».
На ранних стадиях лечения Элизабет начала говорить о Дэвиде, ее последнем и самом важном любовнике. Он был на 12 лет старше, давний друг семьи и приходской священник. Вся семья, и особенно мать Элизабет, знала его и любила. Он был единственным, с кем Элизабет чувствовала связь. Но именно эти отношения она не могла контролировать. На протяжении двух лет они то расставались, то снова сходились – всегда по его инициативе. Позднее она призналась психиатру, что Дэвид был отцом ее ребенка. Очевидно, ее муж был не в курсе.
Элизабет все больше уходила в себя. Ее взаимоотношения с мужем, который часто бывал в отъезде, ухудшались. Она все больше отдалялась от матери и братьев, а отношения с друзьями балансировали на грани краха. Она противилась попыткам привлечь к терапии ее мужа, ей казалось, что Ллойд и доктор состоят в тайном заговоре. Так что даже психотерапия укрепляла ее убежденность, что никому нельзя доверять и ни на кого нельзя полагаться, поскольку это ведет только к разочарованию. Все ее мысли и чувства казались обремененными противоречиями, как будто она блуждала в лабиринте из тупиков. Собственная сексуальность казалась ей единственным выходом.
Ее психотерапевт часто становился мишенью для жалоб, потому что он «все контролировал». Она могла кричать на него, обвинять его в некомпетентности и угрожать прекратить терапию. Она надеялась, что он разозлится, начнет кричать в ответ и прекратит встречи с ней или же станет в позицию защиты и будет умолять ее остаться. Но он не делал ничего из этого, и Элизабет обрушивалась на невозмутимость терапевта как на доказательство его бесчувственности.
Даже несмотря на то что Элизабет привыкла к частым командировкам мужа, она все больше боялась оставаться одна. Во время его поездок по каким-то не понятным ей самой причинам она спала на полу. Когда Ллойд возвращался, она все время бросалась на него в приступах ярости. Она все больше страдала от депрессии. Суицид теперь был скорее не альтернативой, а исходом, к которому все вело.
Восприятие реальности у Элизабет стало более хрупким: желанный психоз позволял ей жить в мире фантазий, в котором она была вольна «отправиться куда угодно». Этот мир был таким далеким от реальности, что никому – даже психиатру – не удавалось достучаться до нее и «увидеть, что там внизу».
В мечтах она представляла себя под защитой сильного красивого мужчины, который ценил бы все ее достойные восхищения качества и был бы бесконечно внимателен. В ее фантазиях он сначала представал ее бывшим учителем, потом ее гинекологом, затем семейным ветеринаром и в конце концов – ее психиатром. Элизабет воспринимала всех этих мужчин сильными, но где-то внутри она также знала, что они для нее недоступны. И все же в ее фантазиях они были очарованы ее шармом и неумолимо тянулись к ней. Когда реальность шла не по ее сценарию – когда один из этих мужчин не отвечал на ее флирт, – она становилась подавленной и испытывала презрение к себе, чувствуя, что недостаточно привлекательна.
Куда бы она ни смотрела, она видела женщин красивее, умнее, лучше себя. Она хотела, чтобы ее волосы были гуще, чтобы глаза были другого цвета, а кожа – чище. Смотрясь в зеркало, она видела в отражении не привлекательную молодую женщину, а старую ведьму с обвисшей грудью, широкой талией и полными икрами. Она презирала себя за то, что она женщина, единственная ценность которой могла заключаться в красоте. Она мечтала быть мужчиной, как ее братья, «чтобы мой ум тоже имел значение».
На втором году амбулаторной терапии Элизабет пережила несколько потерь, включая смерть любимого дяди, к которому была сильно привязана. Ее преследовали повторяющиеся сны и кошмары, которые она не могла вспомнить после пробуждения. Ее депрессия стала еще глубже, а суицидальные настроения усилились, из-за чего она наконец была госпитализирована.
С помощью более интенсивной терапии она начала воскрешать в памяти травмирующие события из детства, открывая тем самым ящик Пандоры. Она вспомнила несколько жестоких эпизодов избиения матерью, а затем начала воспроизводить и сексуальное насилие с ее стороны – сцены, когда она проводила дочери вагинальные подмывания и спринцевание, а также ласкала ее, чтобы «очистить» влагалище. Эти ритуалы начались, когда Элизабет было около восьми, вскоре после смерти ее сестры, и продолжались до пубертатного периода. Воспоминания включали и моменты, когда она заглядывала в лицо матери и замечала в нем мягкое и умиротворенное выражение; это были редкие случаи, когда Элизабет казалось, что ее мать не осуждает ее.
Элизабет вспоминала, как по многу часов сидела одна в шкафу и часто спала на полу из-за страха подвергнуться домогательствам в кровати. Иногда она спала с ленточкой или с наградой, которую получила в школе. Это успокаивало ее, поэтому она продолжала такие ритуалы и будучи взрослой, часто предпочитая пол кровати и проводя время в одиночестве в тихой комнате или темном чулане.
