— Ну родились у парня двойняшки, и что?
— Дело хозяйское, — заметил я. — А что, много более интересных историй?
Он пожал плечами:
— Есть кое-что. Беспокоиться не о чем. Только знаешь что… я всю эту ерунду не особенно-то использую. Все эти сплетни. Кто вообще читает такую дрянь? Нельзя забить ею целую колонку. Должно быть что-то другое, на чем все будет держаться. Согласен?
В другой раз Собел (а он не мог уже говорить ни о чем, кроме своей колонки) благодушно усмехнулся и сказал:
— Жена говорит, что я стал так же невыносим, как когда работал над своими книгами. Пишу, пишу, пишу. Она, правда, не возражает, — добавил он. — Она даже очень рада. Всем об этом рассказывает: соседям, всем подряд. В воскресенье приехал ее брат. Стал расспрашивать меня о работе — знаешь, в такой манере, как бы свысока. Я молчу, а жена как выпалит: «Лион теперь ведет колонку в газете» — и рассказала ему все в подробностях. Черт возьми, ты бы видел его лицо!
Каждое утро он приносил с собой все, что сделал накануне вечером, — целую охапку бумаги, исписанной от руки, — и в обеденный перерыв печатал все это и вычитывал, жуя сэндвич прямо за рабочим столом. Домой он каждый вечер уходил последним. Когда мы, один за другим, покидали контору, он, погруженный в свои мысли, словно в состоянии некоего транса, молотил по клавишам печатной машинки. А Финни не отставал: «Эй, Собел, как успехи с новым заданием?» — но тот всякий раз уходил от ответа, только щурил глаза да вызывающе задирал подбородок. «А что вас, собственно, беспокоит? Получите вы свой материал», — говорил он и подмигивал мне.
Утром того дня, на который был назначен срок сдачи текста, Собел явился на работу с крошечной заплаткой из туалетной бумаги на щеке: он так нервничал, что порезался во время бритья, — в остальном же он казался даже увереннее, чем обычно. В то утро не нужно было никуда ни звонить, ни идти: в день сдачи материала мы обычно сидели в конторе — вносили последние исправления в заметки и вычитывали гранки. Вот и Собел, явившись в контору, первым делом разложил перед собой на столе чистовую рукопись, чтобы перечесть ее напоследок. Это занятие так поглотило его, что он не отрывал глаз от текста, пока Финни не встал ему прямо под локоть.
— Ну что, Собел, может, сдашь мне уже материал?
Собел собрал свои бумаги в кучу и заносчиво загородил рукой. Он твердо посмотрел на Финни и произнес непререкаемым тоном, который, похоже, репетировал все эти две недели:
— Я покажу его только мистеру Крамму. Вам не покажу.
Все лицо Финни стало превращаться в перекрученный комок нервов.
— Не-не-не, мистеру Крамму ни к чему это видеть, — запротестовал он. — И к тому же его еще нет. Не дури, Собел, сдавай материал.
— Финни, ты попусту тратишь время, — заявил Собел. — Я буду ждать мистера Крамма.
Ворча, избегая торжествующего взгляда Собела, Финни ретировался к собственному письменному столу и вновь принялся вычитывать гранки «Бродвейского бита».
Я же тем утром возился возле монтажного стола и клеил макет первого раздела. Я стоял, пытаясь сладить с шаблонами огромных страниц и с ножницами, измазанными клеем, когда сзади подкрался Собел. Вид у него был встревоженный.
— Маккейб, хочешь прочитать мой материал? — спросил он. — Пока я не сдал? — И с этими словами он вручил мне свою рукопись.
Первое, что бросилось мне в глаза: в верхней части первой страницы он прикрепил свою фотографию: маленький портрет, в той самой матерчатой шляпе. Второе, что меня удивило, — заголовок:
Говорит Собел Автор: Лион Собел
Я не припомню дословно, что было в первом абзаце, но он был написан примерно в таком духе: Это «дебют» новой рубрики в «Лейбор-лидере» и одновременно «что-то новенькое» от нашего давнего корреспондента, которому прежде не доводилось вести колонку. Тем не менее он далеко не новичок в работе со словом, даже напротив, он «ветеран пера» и не раз подвизался на идеологическом поприще: из-под его пера вышли девять книг. Разумеется, сочиняя те объемные фолианты, он преследовал совсем иную цель, нежели в этой колонке, и, однако, он искренне надеется, что и эта колонка дерзнет проницать величайшую тайну человечества — иными словами, будет говорить истину.
Подняв глаза, я увидел, что Собел снял заплатку с пореза и по его щеке струится кровь.
— Знаешь, — сказал я, — в любом случае я бы на твоем месте не стал передавать ему материал в таком виде — со своей фотографией. Я хочу сказать, не будет ли лучше, если он сначала прочитает, а потом уж…
— Ну ладно, — согласился Собел, размазывая кровь по лицу серым носовым платком. — Ладно, фотографию я уберу. Давай прочитай до конца.
Но читать до конца уже не было времени. Крамм явился в контору. Финни с ним переговорил, и теперь он стоял в дверях своего кабинета, яростно жуя потухшую сигару.
— Эй, Собел! Ты хотел меня видеть? — крикнул он.
— Одну секунду! — ответил Собел.
Он разгладил страницы своего сочинения, снял фотографию, засунул ее в задний карман брюк и направился к двери. Уже на полпути к кабинету Крамма он вспомнил, что нужно снять шляпу, и швырнул ее на вешалку — неудачно. Потом он исчез за перегородкой, а мы все затихли и стали слушать.
Реакция Крамма не заставила себя ждать:
— Нет, Собел. Нет, нет и нет! Что это такое? Что ты пытаешься мне тут втюхать?
Финни, который остался в общем помещении, зажмурился и, хихикая, хлопнул себя ладонью по щеке: прервал эту комедию только испепеляющий взгляд О’Лири.
Потом мы услышали возражающий голос Собела — тихий, невнятный; он произнес одну-две фразы, и тут снова загремел Крамм:
— «Величайшая тайна человечества» — это сплетни, что ли? Это слухи? Ты не умеешь следовать указаниям? Погоди-ка минуту. Финни! Финни!
Финни мигом подскочил к двери: он был счастлив услужить. Мы слышали, как он давал ясные, уверенные ответы на все вопросы Крамма: да, он объяснил Собелу, какая колонка нужна; да, он предупредил, что она будет анонимной; да, Собелу предоставили достаточно материала. Речь Собела звучала нечленораздельно, он говорил сдавленным, безжизненным голосом. В конце концов Крамм что-то гаркнул в ответ, и, хотя слова мы не разобрали, всем стало ясно: все кончено. Затем они вышли из кабинета. У Финни на лице застыла глупая улыбка, с какою люди в толпе глазеют на дорожные происшествия. Собел был бесстрастен как смерть.
Он подобрал свою шляпу с пола, снял пальто с вешалки, надел то и другое и подошел ко мне.
— Прощай, Маккейб, — сказал он. — И не переживай.
Пожимая ему руку, я почувствовал, как мое лицо расплывается в той же идиотской улыбке, что и у Финни, и задал глупый вопрос:
— Ты уходишь?
Он кивнул. Потом пожал руку О’Лири: «Счастливо, малыш!» — и замялся, словно раздумывая, стоит ли обменяться рукопожатиями с остальными сотрудниками. В конце концов он решил, что достаточно будет взмахнуть указательным пальцем, — и вышел на улицу.
