— Нет, почему же, — быстро ответил Кен, поднимая взгляд от своей тарелки. — Я был на пляже несколько раз. В последние дни не везло с погодой, только и всего.
Карсон угадал действительную причину: Кен стеснялся своего жирного тела. Но развивать эту тему он не стал.
— Кстати, — сказал он, — я привез все причиндалы Би-Би-Эм для твоего друга-пианиста.
— Это здорово! — воскликнул Кен с явным облегчением. — Я отведу тебя к нему, как только покончим с обедом, о’кей?
И, как бы спеша приблизить этот момент, он подцепил вилкой и запихнул в рот огромную порцию салата, а вслед за ней отправил почти весь кусок хлеба, остатком которого стал собирать с тарелки смесь масла и уксуса.
— Сид тебе понравится, — пробубнил он с набитым ртом. — Классный парень. Я от него просто в восторге.
С трудом проглотив пережеванное, он торопливо продолжил:
— Я к тому, что с его талантом он мог бы хоть завтра вернуться в Штаты и заработать кучу денег, но ему нравится жить здесь. Понятно, у него здесь подружка — очень милая француженка, которую он вряд ли сможет увезти с собой за океан, — но дело не только в этом. Его здесь хорошо принимают. Как музыканта и просто как человека. Никто не обращается к нему свысока, никто не навязывает репертуар, а больше ему ничего и не нужно. Только не подумай, будто он сам это мне рассказал — Сид не из тех, кто докучает людям болтовней о себе. Нет, просто это можно почувствовать, когда с ним общаешься. Его отношение к жизни проявляется в любой произнесенной им фразе.
Кен отправил в рот пропитавшийся подливой кусочек хлеба и начал его жевать с видом человека, весьма довольного собой.
— Я хочу сказать, что он — по-настоящему цельная личность. Такое встретишь не часто.
— Играет он и вправду здорово, — сказал Карсон, дотягиваясь до бутылки вина. — Судя по тому немногому, что я смог расслышать.
— Подожди, ты еще и не такое услышишь, когда он разойдется вовсю.
Им обоим было приятно сознавать, что честь данного открытия принадлежала Кену. До той поры лидером всегда был Карсон, который легко сходился с девчонками, умел к месту употребить недавно выученную французскую идиому и знал, как лучше всего провести каждый следующий час. Карсон ухитрялся находить в Париже такие укромные и колоритные местечки, где еще не ступала нога американского туриста; а когда Кен в подражание ему начал сам вести поиски, в них вдруг отпала нужда, ибо Карсон парадоксальным образом сделал окончательный выбор в пользу «Бара Гарри», объявив его самым колоритным из всех парижских мест. Впрочем, Кен никогда не тяготился ролью ведомого, лишь покачивая головой с благодарным удивлением, и вот сейчас он мог гордиться собой: не так-то просто обнаружить подлинный талант на задворках чужого провинциального города. Тем самым Кен продемонстрировал, что его зависимость от друга уже не является полной и безусловной, что можно было вменить в заслугу им обоим.
Заведение, где выступал Сид, было скорее дорогим баром, чем полноценным ночным клубом. Оно располагалось в уютном подвальчике с ковровым покрытием пола, в нескольких кварталах от моря. Час был еще ранний, и Сид в одиночестве сидел у барной стойки, прихлебывая из бокала.
— А, — произнес он, узнав Кена, — привет.
Это был элегантно одетый крепыш с очень темной кожей и широченной улыбкой, демонстрирующей крепкие белые зубы.
— Познакомься, Сид, это Карсон Уайлер. Вы с ним разок общались по телефону, помнишь?
— Да, конечно, — сказал Сид, пожимая руку Карсону. — Рад знакомству, Карсон. Что будете пить, джентльмены?
Заказав выпивку, они исполнили нехитрый ритуал: вставили значок ББМ в петлицу желтовато-коричневого габардинового пиджака Сида, с жужжанием потерли его плечо, а он, в свою очередь, с тем же звуком прикоснулся к их почти одинаковым летним пиджакам в мелкую полоску.
— Должен признать, в этом что-то есть, — сказал Сид, листая буклет клуба. — Мне это нравится.
Затем он сунул буклет в карман, осушил свой бокал и слез с высокого табурета.
— Извините, джентльмены, но сейчас мне надо работать.
— Еще маловато публики, — заметил Кен.
Сид пожал плечами:
— В таких местах я люблю играть, когда людей немного. При полном зале всегда найдется какой-нибудь болван, который начнет заказывать «В самом сердце Техаса» или еще какую-нибудь пошлятину в том же духе.
Кен рассмеялся, подмигнул Карсону, и оба повернулись на табуретах, чтобы понаблюдать за тем, как Сид проходит через зал и садится за рояль, установленный на низком помосте, в круге света от прожектора. Он пробежался пальцами по клавишам и взял несколько мимолетных аккордов, как ремесленник, любовно поглаживающий свои орудия труда, после чего всерьез приступил к делу. Сначала возник зажигательный ритм, сквозь который понемногу стала пробиваться и обрастать вариациями мелодия — «Baby, Won’t You Please Come Home»
[18].
Они просидели в этом баре несколько часов, слушая игру Сида и в перерывах по-приятельски угощая его выпивкой, к видимой зависти других посетителей. Появилась подружка Сида — высокая, с каштановыми волосами и открытым, как будто слегка испуганным лицом, которое с небольшой натяжкой можно было назвать красивым. Кен представил ее своему другу, не удержавшись от излишне торжественных ноток:
— Познакомься, это Жаклин.
Она прошептала что-то вроде извинения за свой плохой английский, а когда у Сида наступил очередной перерыв — теперь зал быстро заполнялся публикой, и аплодисменты прозвучали уже весомо, — они вчетвером заняли один из столиков.
Кен предоставил Карсону вести беседу, вполне удовлетворенный самим фактом своего присутствия за столом в компании друзей, которых он оглядывал с безмятежной улыбкой, напоминая хорошо упитанного молодого священника. Этот вечер был самым счастливым из всех его вечеров в Европе — настолько счастливым, что даже Карсон не смог бы себе такое представить. Эти несколько часов заполнили всю пустоту, образовавшуюся в нем за последний месяц — с того момента, когда Карсон произнес: «Отправляйся без меня. Ты что, не можешь самостоятельно поехать в Канны?» Этот вечер с лихвой возместил Кену все знойные мили, которые он прошагал с мозолями на ногах вдоль набережной Круазет, исподтишка поглядывая на почти обнаженных загорающих девиц. Это была компенсация за скучные поездки в переполненных автобусах до Ниццы, Монте-Карло и Сен-Поль-де-Ванса; за тот день, когда зловещего вида аптекарь содрал с него втридорога за солнцезащитные очки, в которых он походил на огромную слепую рыбу, обнаружив это при взгляде на свое отражение в соседней витрине; за ужасную, терзавшую его денно и нощно мысль о том, что вот он, молодой и богатый, находится на Ривьере — на Ривьере! — и совершенно не знает, чем себя занять. Через неделю после приезда в Канны он снял проститутку, но ее фальшивая улыбка, наглое завышение цены и секундная брезгливая гримаса при виде его голого торса перепугали беднягу до полового бессилия. В последующие вечера он обычно напивался, бродя по разным барам, шарахаясь от шлюх и не заговаривая с другими девушками из опасения нарваться на грубость; не рискуя общаться даже с мужчинами — вдруг они примут его за гомика? Однажды, просто чтобы убить время, он проторчал полдня в магазине полезных мелочей, имитируя покупательский интерес к висячим замкам, кремам для бритья или дешевым жестяным побрякушками и в той духоте, при ярком искусственном освещении, с пронзительной тоской думая о доме. Пять вечеров подряд он укрывался в спасительной тьме кинозала на сеансах американских фильмов — точно так же, как делал еще мальчишкой в Денвере, спасаясь от сверстников, которые прозвали его Жирдяем Платтом, — а после столь убогих развлечений добирался до своего отеля с осточертевшим шоколадным привкусом во рту и засыпал, обливаясь слезами. Но сейчас все неприятные воспоминания стремительно таяли и исчезали под чудотворным воздействием небрежно-виртуозных пассажей Сида, довольной улыбки Карсона и его ладоней, с готовностью начинавших хлопать после каждого музыкального номера.
