— Я прав, Боб, или я не прав? — спрашивал он. — Прав или не прав?
И потом он снова посадил меня перед собой, изобразив лучшую из своих улыбок, чтобы привести меня в чувство. Ну как я мог подумать, что он платит двадцать пять за раз? Неужели я не знал, сколько зарабатывает обыкновенный таксист? Конечно, если у тебя своя машина, то это, наверное, другая история; но обыкновенный-то шофер? Который в таксопарке работает? Сорок — сорок пять — от силы пятьдесят в неделю, если повезет. На эти деньги особо не разгуляешься, даже такому человеку, как он: детей нет, и жена работает на полную ставку в телефонной компании. А если я не верю, то могу спросить других — любой таксист мне подтвердит, что особо не разгуляешься.
— Ну то есть вы же не думаете, что кто-то другой берет на себя оплату этих материалов? Или как?
Он смотрел на меня с недоверием, он был почти готов рассмеяться, как будто сама мысль о том, что я мог такое подумать, делала абсолютно несомненным тот факт, что я вчера родился.
— Боб, мне жаль, что мы друг друга не поняли в этом вопросе, — сказал он, провожая меня до двери, — но я рад, что теперь все выяснилось. Потому что я не кривил душой: вы написали замечательный рассказ, и у меня есть чувство, что его с руками оторвут. Вот что, Боб: я еще позвоню вам на этой неделе, хорошо?
Помню, как я презирал себя за то, что не решился сказать ему, мол, не стоит звонить, равно как и за то, что не стряхнул с плеча его тяжелую отеческую руку. В нише, снова оказавшись перед юным горнистом, я вдруг почувствовал с тревогой, что прекрасно понимаю, какие слова мы скажем друг другу дальше. Я скажу: «Берни, а вы действительно были горнистом в армии или просто позировали для фотографии?»
А он, без тени смущения, все с той же неизменно простодушной улыбкой скажет: «Просто позировал».
Хуже того: я знал, что после этого сам этот горнист с полевой фуражкой на голове повернется, что тонкий напряженный профиль, запечатленный на фотографии, потихоньку утратит свою определенность, оторвется от горна, из которого его дурацкие бесталанные губы никогда не извлекут ни единого хрипа, и подмигнет мне. Я решил не рисковать. Сказал только: «Пока, Берни», убрался оттуда поскорее и поехал домой.
Джоан отреагировала на случившееся на удивление спокойно. Нет, она меня не «пожалела» — в том состоянии, в каком я был в тот вечер, жалость меня попросту бы уничтожила; скорее, она пожалела Берни.
Бедный несчастный храбрый человечек, живущий своей огромной неисполнимой мечтой — и так далее. Страшно подумать, сколько денег он потратил за все эти годы. Сколько жалких пятидолларовых гонораров, заработанных его кровью и потом, сожрали ненасытные второсортные, третьесортные и десятисортные графоманы-любители? Все-таки ему повезло, что благодаря манипуляциям с оплаченным чеком он наконец познакомился с первоклассным профессионалом. И как трогательно, как «мило», что он тут же увидел разницу и сказал, что за такой рассказ полагаются наличные.
— Господи, Джоан, — сказал я, радуясь, что в кои-то веки к сугубо практическим доводам прибегаю я, а не она. — Неужели ты не понимаешь, почему он расплатился со мной наличными? Потому что на следующей неделе он собирается продать мой рассказ за сто пятьдесят тысяч долларов этому чертовому «Ридерс дайджест», и если бы я мог предоставить копию чека в подтверждение своего авторства, у него начались бы проблемы. Вот и вся причина.
— Хочешь, поспорим? — Она посмотрела на меня с незабываемым, присущим только ей прелестным выражением лица, в котором сочетались жалость и гордость. — Спорим, что, если он все-таки продаст этот рассказ «Ридерс дайджест» или еще кому-нибудь, он добьется того, что ты получишь половину?
— Боб Прентис? — жизнерадостно спросил он по телефону дня через три. — Берни Сильвер. Слушайте, Боб, я только что вернулся от доктора Александра Корво. Не стану рассказывать, что он мне сказал, но одну вещь все-таки должен вам сообщить. Доктор Александр Корво считает, что вы очень хороший автор.
Не помню, что я на это ответил: «Неужели?» или, может быть, «Ему правда понравилось?», но прозвучало это настолько робко и очевидно, что Джоан тут же с улыбкой подбежала ко мне. Помню, как она дергала меня за рукав, как бы спрашивая: «Видишь? Ну что я тебе говорила?» — мне пришлось даже отмахнуться от нее и пригрозить ей пальцем, чтобы она немного помолчала и дала мне договорить.
— Он хочет показать его своим знакомым в издательствах, — продолжал Берни. — И еще сказал мне сделать второй экземпляр — хочет выслать его Мэнни в Калифорнию. И вот, Боб, пока выяснится, что будет дальше с этим рассказом, я хотел бы дать вам еще несколько тем. Хотя подождите, я вот что думаю. — На горизонте забрезжила новая идея, и голос в трубке зазвучал глубже и увереннее. — Может, вам удобнее работать самостоятельно? Что скажете? Просто забудьте об этих моих карточках и полагайтесь на собственное воображение.
Как-то поздно ночью, в дождь, где-то в Верхнем Вест-Сайде к Берни в машину сели два уголовника. На первый взгляд они ничем не отличались от обычных пассажиров, но Берни их сразу раскусил, потому что «можете мне поверить, когда двадцать два года разъезжаешь по Манхэттену, кое-какие вещи волей-неволей понимаешь».
Один из них был, конечно, закоренелый преступник, а второй — напуганный паренек или, точнее, «обычный гаврик».
«Мне не понравилось, как они разговаривают, — сообщал Берни читателям посредством меня. — И адрес, по которому я должен был их везти, мне тоже не понравился: это было едва ли не самое злачное место в городе. Но больше всего мне не нравилось то, что они оказались у меня в машине».
И знаете, что он сделал? Не бойтесь, он не остановился, не вышел из машины, не вытащил их по очереди с заднего сиденья и не дал им ногой в пах — никакой бредятины в духе «Меня поймали». Во-первых, из того, что они говорили, было понятно, что как минимум сегодня они не собираются никого грабить. В этот вечер они лишь присмотрели себе объект (небольшую винную лавку неподалеку от того места, где он их посадил); дело было намечено на одиннадцать вечера следующего дня. Как бы там ни было, когда они подъехали к самому злачному месту в городе, закоренелый преступник дал гаврику денег и сказал:
— Держи, пацан. Поезжай домой на такси и хорошенько выспись. Жду тебя завтра вечером.
В тот самый момент Берни стало ясно, что он должен сделать.
— Этот гаврик жил далеко в Куинсе, так что времени поговорить было достаточно. Я спросил, за какую бейсбольную команду он болеет.
И дальше, положившись на крепкую народную мудрость и безупречный профессионализм, Берни завел такую складную речь о нормальных, честных и здоровых вещах, что прежде, чем они въехали на мост Куинсборо, с мальчишки начала сходить вся эта хулиганская шелуха. Они мчались по бульвару Куинс, Берни болтал с увлеченностью волонтера Полицейской атлетической лиги
[27], так что, когда они приехали, его пассажир разве что не плакал.
