Мама и папа переехали в Колорадо, [когда] мне было четырнадцать. Почти с самого начала надо мной стала издеваться группа мальчишек, которые прозвали меня Флиппером
[11] из-за длинного носа. Они ходили за мной по школьным коридорам и напевали мелодию из сериала. Они вешали использованные тампоны и прокладки на мой шкафчик и украли из моего блокнота неотправленные письма к моим друзьям на старом месте. Они читали мою почту в раздевалке перед тренировкой по футболу.
Наивысшей точки эти издевательства достигли, когда меня изнасиловал игрок футбольной команды. Он хвастал этим «подвигом» перед своими друзьями и говорил, что было бы «гораздо лучше», если бы он не видел при этом моего отвратительного лица.
Я никогда ничего не говорила маме и папе — я сделала это буквально пару дней назад. Я хотела, чтобы они знали — и чтобы вы знали, — почему я им не сказала. Это может помочь понять, почему Дилан молчал о своих проблемах.
Я чувствовала ужасный стыд от того, что стала мишенью для издевательств и физического насилия. Я могу из собственного опыта сказать вам: молодые люди считают самих себя виноватыми в той боли, от которой они страдают. Я была уверена, что со мной что-то не так, и это заставляет людей так со мной обращаться.
Я хотела, чтобы мама и папа считали меня самой лучшей. Я предполагала, что если я расскажу им, что случилось, то они будут считать меня такой, какой я сама себя считала — отвратительной и неполноценной.
Я была слишком молода и слишком запуталась, чтобы осознать: то, что произошло со мной, было преступлением. Я думала, что если кому-нибудь расскажу, то надо мной станут еще сильнее насмехаться.
Три месяца я молча страдала, все больше и больше впадая в депрессию. Я планировала свое самоубийство, когда встретила человека, который буквально спас мою жизнь.
Кен был забавным, общительным, веселым мальчиком, сам в какой-то мере аутсайдером, хотя это, казалось, его не трогало. Он нашел меня и стал моим другом. Через несколько недель я почувствовала себя настолько в безопасности, что рассказала ему, что произошло. У этого доброго и мягкого четырнадцатилетнего мальчика было достаточно мудрости, чтобы слушать меня и обнимать, пока я проливала целые галлоны слез. Кен вырос и стал священником. Он всегда был и остается МОИМ священником.
Что-то подобное ДОЛЖНО БЫЛО случиться и с Диланом. С ним должен был быть друг, ровесник. Друг, который мог увести Дилана от злости и депрессии, а не разжигать их все сильнее.
Пожалуйста, запомните одну вещь: этим другом не могли стать вы, его родители, и ты, Байрон, его брат. Из-за взросления и отрыва от родителей детям чрезвычайно трудно искать помощи для решения своих тайных и болезненных проблем у своих родителей, братьев или сестер.
Я всеми фибрами души верю, что Дилан сейчас с Господом, и мы снова сможем увидеть его и воссоединиться с ним.
Я вас люблю. Мы все любим и поддерживаем вас.
Синди
Мы с Томом много раз перечитывали это письмо. Том знал Синди всю ее жизнь, я знала ее более двадцати лет. Наши дети вместе отмечали дни рождения. Никто из нас даже не мог представить, что она перенесла что-то из того, о чем написала — издевательства в школе или изнасилование, — или что она была так близка к самоубийству. Пару недель спустя мы разговаривали с ее потрясенными родителями. Они тоже были очень подавлены тем, что узнали.
Среди всего прочего письмо Синди объяснило нам, как даже самые внимательные родители, учителя и сверстники могут не заметить опустошения в душах детей, если подростки решают сохранить это в тайне. Большую часть своей жизни я проработала преподавателем в колледже, и хорошо знала, как молодые люди тайком крадутся на стоянку, чтобы припрятать упаковку пива или другие свидетельства своих пороков. Тем не менее, я никогда не думала, что ребенок будет скрывать такие переворачивающие всю жизнь вещи как изнасилование или такие серьезные мысли и чувства как идея покончить жизнь самоубийством, а тем более — от таких родителей, как Ворты. Каждый день приносил новое потрясение, чтобы показать, как болезненно наивно и опасно было это мое заблуждение.
После письма Синди я стала сильнее всего жаждать возможности поговорить с Диланом. У меня в голове постоянно, как фоновая музыка, звучал наш диалог, замкнутый в выматывающую душу петлю. В первые дни в доме Рут и Дона врач выписал мне рецепт на успокоительное лекарство, но я приняла его только один раз. Оно подавило мою тревогу, но позволило горю вспыхнуть в полную силу. Я не могла перестать плакать, слезы лились, как будто какой-то переключатель во мне перевели в положение «включено». После этого я решила жить со своими чувствами без всяких лекарств.
Я начала понимать, что не было никакого смысла избегать замешательства или горя. Лучшее, что я могла сделать, это просто пытаться жить с ними, и в грядущие месяцы и годы сделать все, что в моих силах, чтобы узнать все, чего я не знала о своем сыне.
Глава 8. Место скорби
Библиотека была местом, где собирались невинные дети, местом, где они все должны были быть в безопасности, а теперь все они мертвы.
Запись в дневнике, июнь 1999 года
В начале июня 1999 года мы прочитали в газете, что членов семей погибших приглашают в библиотеку старшей школы, где были убиты многие дети, до того, как помещение будет закрыто на реконструкцию.
Я знала, что Дилана никогда не будут считать жертвой бойни в Колумбайн, и мы понимали, что нас никуда приглашать не будут. Но нам нужно было увидеть место, где Дилан отнял свою собственную жизнь и жизни многих других. Наш адвокат переговорил с управлением шерифа и организовал наш визит. Со времени стрельбы в школе мы жили более-менее скрытно, поэтому мы встретились с адвокатами на парковке магазина скобяных изделий, чтобы поменять машины. Вся эта процедура, словно сошедшая со страниц шпионских романов, для этого случая не казалась абсурдной.
Школа все еще оставалась местом преступления, доступ к которому был перекрыт полицией. Как только я увидела желтые полицейские ленты, сердце начало громко колотиться у меня в груди. Проходя по коридорам, мы видели строителей, устраняющих ущерб, который причинили Дилан и Эрик. Пятна черной сажи на коврах, стенах и потолках указывали на те места, где ребята закладывали небольшие бомбы, когда проходили через школу. Потолочные плитки заменяли, а также меняли и отдельные участки коврового покрытия. Листы прозрачного пластика закрывали выбитые окна. Не в первый и не в последний раз я была просто оглушена величиной ущерба, причиной которого стал мой сын. Рабочие смотрели на нас со своих стремянок, и я задавалась вопросом, знают ли они, кто мы такие.
Дверь библиотеки была заперта, закрыта листом пластика и затянута желтой полицейской лентой. Перед тем, как мы вошли, представитель управления шерифа сказал нам, что мы здесь только для того, чтобы увидеть место, где умер наш сын, и ничего более. Я была благодарна полицейским за их профессионализм и уважение, которое они проявляли ко всем жертвам.
