Когда психолог попросил Дилана рассказать об отношениях в его семье, сын сказал, что «они лучше, чем у большинства ребят». Он сказал, что мы с Томом «всегда готовы прийти на помощь, любящие, надежные и заслуживающие доверия». На вопрос «Какие последствия это [арест] имело для твоей семьи?» Дилан ответил: «Очень плохие. Мои родители были раздавлены, как и я сам». А на вопрос «Каким был самый травматичный опыт в твоей жизни?» Дилан дал ответ: «Ночь, когда я совершил преступление».
После опроса Дилана и нашей семьи автор доклада о необходимости лечения пришел к заключению: «Основываясь на истории пациента, не кажется очевидным, что ему показано какое-либо лечение». Несмотря на это первым, о чем я спросила, когда мы наконец встретились с психологом Дилана в программе реабилитации в марте 1998 года, было: не нужно ли, по ее мнению, Дилану пройти какую-то психотерапию? Когда Дилан присоединился к нам, она спросила сына, как он думает, нужен ли ему психотерапевт, и он сказал, что нет. Я была немного разочарована тем, что психолог не дала нам других рекомендаций — ведь я уже и так знала, что Дилан думает по этому поводу. Но Дилан продолжал уверять нас, что он просто совершил глупую ошибку: «Я вам докажу, что мне не нужны никакие встречи». Мы договорились, что будем следить за ситуацией и что-то изменим, если возникнет необходимость.
Программа реабилитации отнимала много времени. У Дилана были встречи с психологом, тренинг по управлению агрессией и класс этики. Он должен был участвовать в общественных работах, а также выплатить возмещение убытков своей жертве. У него регулярно брали пробы на наркотики. Мы думали, что тяжесть наказания поможет Дилану понять серьезность своего проступка.
К сожалению, Дилан и Эрик часто оказывались вместе на многих занятиях на разных этапах программы, а также встречались в школе. Хотя мальчики никому не рассказывали об аресте, друзья знали, что они попали в серьезную беду, потому что их свободное время было так строго ограничено. Когда Джуди Браун услышала, что у Эрика и Дилана проблемы с законом, она решила, что это из-за того, что Эрик угрожал ее сыну Бруксу.
Эрик сделал веб-сайт, где были наполненные ненавистью высказывания и изображения сцен насилия. Он угрожал конкретно Бруксу, дойдя до того, что указал его номер телефона и домашний адрес. Я не знала о сайте Эрика до того дня, когда произошло нападение на школу Колумбайн Хай. Но Дилан о нем знал и за день до того, как они с Эриком отправились на первые интервью по программе реабилитации, сказал Бруксу. В школьном коридоре сын передал другу клочок бумаги с адресом сайта, попросив не говорить Эрику о том, откуда Брукс взял этот адрес.
Для меня это было ударом — еще одна попытка Дилана вырваться из отношений с Эриком или, по крайней мере, привлечь внимание к ненормальности Эрика. Все знали, что Брукс близок со своими родителями, особенно с матерью. Дилан должен был предположить, что Брукс немедленно расскажет Джуди про сайт. Именно так все и случилось, и Брауны позвонили в полицию. Чтобы провести обыск в доме Харрисов, следователь взял письменные показания под присягой, но судья их так никогда и не видел. После Колумбайн бумага бесследно исчезла.
Я очень жалею, что ничего не знала о сайте Эрика, и это подчеркивает, как важно для родителей делиться информацией друг с другом, хотя такие разговоры могут быть и не очень приятными. Можно понять, почему Джуди ничего мне не сказала: когда мальчиков арестовали, она считала, что полиция наконец приняла меры после ее заявления. Она и понятия не имела, что Эрик и Дилан были арестованы за кражу, и это не имело никакого отношения к угрозам в адрес Брукса. Точно так же и я не подозревала, что Эрик угрожал Бруксу или кому-либо еще до того дня, когда случилась трагедия, и Джуди стояла на моей подъездной аллее, а пятнадцать человек лежали мертвыми в школе, не говоря уже о тех, кто был ранен или получил травмы.
Те ограничения, которые мы наложили на Дилана после ареста, он ощущал как запреты и был с нами очень раздражительным. Поскольку обследование сына психологами программы реабилитации не показало никаких психологических проблем, мы терпели эту вспыльчивость и старались, как могли, привлекать его к разным семейным занятиям. Как и всегда с Диланом, мы проводили много приятных часов вместе, и это поддерживало мою надежду. Несмотря на все неприятности и разногласия в эти месяцы, мы много раз что-то делали вместе и наслаждались обществом друг друга.
Когда Дилан спросил меня, что бы я хотела получить на свой день рождения в конце марта, я сказала, что хочу провести время только с ним вдвоем. Тогда он пригласил меня на завтрак. Я пыталась заставить его говорить о себе, но Дилан отвечал на мои вопросы так коротко, как только мог, а потом расспрашивал о моей работе и жизни. Он так внимательно слушал, что я и не заметила, как умело он увел разговор от себя. Пока наши блинчики остывали, я болтала о моем рисовании, работе и мечтах о будущем, совершенно не понимая, как тщательно он закрывает свою внутреннюю жизнь.
К концу одиннадцатого класса казалось, что жизнь вернулась к своему нормальному течению. Дилан все дни проводил на репетициях школьной постановки пьесы Джозефа Кесселринга «Мышьяк и старые кружева». Мы начали разговаривать о его жизни после окончания школы. Сын чувствовал себя опустошенным и не хотел идти в колледж, но мы просили его подумать об этом, и через несколько дней он согласился пойти с нами в школу и посмотреть, что предлагают колледжи. Дилан был умным, но не имел особого стимула к учебе после того, как перестал заниматься по программам для одаренных детей. Я была уверена, что в колледже, получив больше свободы для открытий и возможность заниматься тем, что нравится, он расцветет.
Двадцатого апреля, ровно за год до его смерти, Дилан с Томом пошли на первый бейсбольный матч сезона. На следующей неделе мы с Томом смотрели «Мышьяк и старые кружева». Работа Дилана была безукоризненной. Хотя я не могу сказать, что он выглядел абсолютно счастливым, но он казался более уравновешенным, как будто пытался исправить ошибки, которые сделал.
Той весной случилась наша самая большая ссора в жизни. Это было на День матери, последний День матери, когда мы были вместе, и эти воспоминания все еще причиняют мне боль.
Я не могу вспомнить, что именно вывело меня из равновесия. Я переживала из-за этого ужасного года, когда приходилось волноваться за обоих моих сыновей, злилась на то, что Дилан продолжает все отрицать и плохо ко всем относится, и тихо обижалась, что он забыл о Дне матери. Когда я начала выговаривать ему за его отношение ко мне, у меня появилось ощущение, что он не отвечает мне, а словно смеется какой-то своей шутке. Это показалось мне неуважением.
Сытая этим по горло, я взорвалась. Я прижала его к холодильнику и, удерживая одной рукой и размахивая перед носом Дилана пальцем другой, устроила настоящую отповедь. Я не кричала, но в моем голосе была властность, когда я сказала ему, что пора прекратить быть таким вспыльчивым и эгоистичным: «Мир не крутится только вокруг тебя, Дилан. Пора бы подумать, что в этой семье есть и другие люди. Тебе нужно уже самому отвечать за себя». Потом я напомнила сыну, что он забыл про День матери.
