У других переживших самоубийство близкого человека я научилась проявлять сострадание и к тем, кто меня осуждал.
Однажды мне передали, что одна коллега сказала: «Даже не говорите мне, что мать может не знать, что ее сын занимается чем-то вроде этого». Было больно, потому что с этой женщиной у нас были вполне дружеские отношения. Когда я обнаружила, что она считает, что я знала о планах Дилана, что стояла в стороне и наблюдала, пока он планировал убийства других людей и свое самоубийство, это выбило у меня из-под ног опору, совсем как после смерти Дилана.
Я никак не могла перестать думать об этих словах и упомянула о них одной женщине, пережившей самоубийство ребенка задолго до меня. Она кивнула:
— Раньше я думала: «Если бы это все случилось у тебя в семье, ты бы никого не осуждала. Пусть жизнь даст тебе возможность понять, какую глупую и жестокую вещь ты сказала».
Когда я услышала это из ее уст, то была немного шокирована. Я всегда видела потрясающую щедрость и доброту этой женщины.
Она продолжала:
— Конечно, этого я никому не пожелала бы. В любом случае, они просто пытаются убедить себя, что ничего подобного с ними никогда не случится.
Мы были на парковке, и она показала на коробку с брошюрами о предупреждении самоубийств, стоящую на переднем сидении моей машины.
— Невежество — это как раз то, против чего мы должны бороться, правильно? — сказала она, кивая на коробку головой. — Господи, я тоже никогда не думала, что со мной такое может случится.
Ее слова помогли мне понять, почему среди людей, близкие которых покончили с собой, я чувствовала себя как дома. Это массовое движение, состоящее из обычных матерей и отцов, жен и мужей, дочерей и сыновей. Мы жертвуем своим временем, потому что верим, что наши любимые не должны были умереть, и знаем из первых рук о том, что незнание может стать смертельным. Так появляется настоящая вера в то, что наша работа крайне необходима.
После смерти Дилана я развлекала себя сотнями различных фантазий о том, как какой-нибудь мой поступок сможет перевесить то, что он сделал. Наконец, так и получилось. Мне не нужно было умирать во время нападения террористов, чтобы спасти школьный автобус с детьми. Я могла написать информацию для веб-сайта, заполнить таблицу, пройти по залу, неся на блюде программки, забрать докладчика из аэропорта. Сообщество тех, чьи близкие покончили с собой, научило меня, что даже маленькие и простые дела могут спасать жизни.
Я читала все книги и статьи, которые попадали мне в руки. Я работала на конференциях, поэтому могла слушать докладчиков. Я мужественно боролась с научными статьями, которые находила в сети, даже когда предисловие к ним было единственной частью, которую я могла понять. Я смотрела вебинары, погружалась в образовательные ресурсы, просила лекторов переписать мне их презентации в PowerPoint, чтобы я была уверена, что ничего не пропустила. Я задавала так много вопросов, как могла.
В конце концов, сообщество тех, чьи близкие совершили самоубийство, помогло мне увидеть, что это поведение Дилана — а не мое — было ненормальным. Но в процессе этого понимания у меня уже появилась страсть к моей деятельности как активиста этого движения. То, что случилось с Диланом, было, можно сказать, выбросом, если оценивать величину, масштаб и редкость подобных событий. Но эта катастрофа была частью более обширной проблемы, о которой я даже не подозревала.
На каждой конференции я встречала людей, потерявших своих близких. Некоторые из них были из семей, где из поколения в поколение передавалась склонность к самоубийству, жестокость, пагубные привычки или другие заболевания мозга. Другие совсем не знали медицинской истории своей семьи. Многие потеряли нескольких близких родственников. Были и люди, сами пытавшиеся покончить с собой, они рассказывали свои истории, чтобы другие могли понять их опыт. Некоторые помогали тем, кто лишился близких, а другие каждый день и час боролись за то, чтобы те, кого они любят или лечат, остались жить. Нас всех объединял один и тот же девиз: «Может быть, для тех, кого мы потеряли, уже слишком поздно. Но, возможно, еще не поздно для других».
Даже найдя поддержку среди этих людей, я продолжала держаться особняком. Понимание смерти Дилана как самоубийства принесло мне некоторое успокоение, и я должна признать, что какая-то часть меня хотела бы на этом и остановиться. Но я никогда не была так глупа, чтобы обманывать себя тем, что Дилан — единственный, кто пострадал в тот день, когда он отнял у себя жизнь.
Еще долго после того, как я начала принимать депрессию Дилана и его желание покончить с собой, я сомневалась в реальности его жестокости. Я не узнавала человека, которого видела в бешенстве в «Подвальных лентах», это был незнакомец в теле моего сына. Этот человек, которого я вырастила в своем доме, ребенок, которому, как я считала, передала свои жизненные ценности, которого учила говорить «пожалуйста» и «спасибо» и крепко пожимать руку, убивал людей и даже хотел нанести еще больший вред.
Понимание его смерти как самоубийства было очень важным первым шагом. Но это было только начало.
Глава 17. Суд
Я пытаюсь найти хоть что-то, что могло бы дать мне ощущение мира, и не нахожу ничего.
Ни ведение дневника, ни рисование, ни природа. Я все время чувствую приближение катастрофы. Я все еще плачу о Дилане и ненавижу себя за то, что он сделал. Его вид на этих видеозаписях отпечатался у меня в голове. Я чувствую, как будто вся его жизнь и смерть не разгаданы, и я не могу оплакать их и расставить все по своим местам. Все, что, как я думаю, может дать мне успокоение, оказывается обоюдоострым мечом.
Запись в дневнике, август 2003 года
Через четыре года после Колумбайн была назначена дата снятия показаний под присягой. В конце концов, безымянная угроза, висевшая над нами четыре горестных года, превратилась в дату на календаре.
Наши адвокаты объяснили, что в результате этой процедуры данные во внесудебном порядке показания становятся удостоверенными в своей подлинности, и истцы могут использовать ее, чтобы собрать информацию для своих исков, если эти иски перерастут в судебный процесс. Каждый из нас — я, Том и Харрисы — должны были провести целый день, отвечая на вопросы перед сплоченной группой родителей, потерявших своих детей. Мы будем сидеть лицом к лицу с горюющими родителями, детей которых убили Дилан и Эрик. Я буду видеть скорбь в их глазах и знать, что мой сын ответственен за эту скорбь. Эта мысль наполняла меня ужасом.
Я уже приготовилась к финансовому краху. Средства массовой информации изображали нас богатеями, отчасти из-за того, что мой дедушка был успешным бизнесменом. Но он оставил все свое имущество благотворительному фонду, а наш дом, который со снимков с воздуха, появившихся на телевидении, выглядел как огромное строение, постоянно нуждался в ремонте. Поэтому нам предстояло потерять свой дом и объявить себя банкротами. Что это было по сравнению с тем, что нам уже пришлось пережить?
