Все еще борюсь со страхом, тревогой и чувством, что я схожу с ума. Нет никакого безопасного места, где мой перегруженный разум мог бы хоть немного отдохнуть. Я чувствую себя испуганной, побитой и вот-вот пересеку ту черту, которая отделяет меня от сумасшествия. Если это случится, то обратно мне уже не вернуться. Я постоянно одергиваю себя от мыслей о своем безумии и смерти. Со мной было все в порядке, пока не начались эти панические атаки. Я старалась, чтобы со мной было все в порядке. Теперь я боюсь, что в порядке я уже никогда не буду.
Запись в дневнике, июль 2003 года
День принесения показаний под присягой близился, и напряжение нарастало. Однажды вечером за ужином мы с Томом долго разговаривали о нашей жизни после Колумбайн.
Я продолжала беспокоиться о Дилане даже после его смерти. Я была в ужасе при мысли о том, что его душе не будет дозволено упокоиться с миром из-за его преступлений. Было тяжело знать, что Дилан страдал при жизни, но я не могла вынести мысль о том, что он продолжает страдать и после смерти.
Когда мы ложились в постель, у меня случился изнурительный приступ паники.
Это была не первая паническая атака в моей жизни. Я была нервным, боязливым ребенком, страдающим боязнью темноты, но приступ, который произошел тем вечером, был тяжелее всех предыдущих. Мысли вышли из-под контроля, я дрожала и плакала, пока мой разум трясся от ужаса.
Эти приступы паники продолжались все время до снятия показаний под присягой и после него тоже. Они налетали без предупреждения — в хозяйственном магазине, во время собрания на работе, за рулем. Неожиданно внутри поднималась волна слепого ужаса, а потом, как цунами, обрушивалась на меня. Эти потоки невыносимого страха были даже хуже, чем горе. Иногда приступы шли один за другим, и я теряла счет времени.
Сегодня, перечитывая мои дневники того времени, я на каждой странице вижу, что моя жизнь просто висела на волоске.
Я не должна рассказывать о том, что происходило во время снятия показаний под присягой, могу только сказать, что это было ужасно больно и, как я считаю, не удовлетворило ни одну из сторон.
Тем не менее, теперь я могу хотя бы выразить свои сожаления. Во время дачи показаний я хотела лично извиниться перед семьями жертв, но мои адвокаты с этим не согласились. «Сейчас не место и не время», — сказали мне. Я жалею, что не попыталась отстоять свое мнение. Я думаю, что отсутствие этих извинений сильно задело всех в зале суда, и это ощущается и по сей день. Одной из причин, по которой я начала писать эту книгу, было мое желание рассказать о том, как глубоко я раскаиваюсь и прошу прощения.
Ученые, изучающие мозг и нервную систему, любят говорить, что поведение — это результат сложных взаимодействий между природой и воспитанием. Скорее всего, когда-нибудь в будущем мы сможем найти особую комбинацию нейротрансмиттеров, которые заставляют человека совершать особо жестокие поступки. Я буду очень счастлива в тот день, когда нейробиологи выяснят, какие именно механизмы в мозге отвечают за сопереживание и совесть. Не нужно говорить, что пока мы еще далеки от этого. От таких исследователей, как доктор Виктория Аранго, мы узнали, что есть явственные отличия между мозгом обычных людей и тех, которые покончили с собой. Доктор Кент Киель и другие ученые также доказали, что есть разница между мозгом людей, которые совершали убийства, и всеми остальными.
Я много времени размышляла о том, были ли у Дилана биологические предпосылки к жестокости, и несем ли мы за это ответственность. Во время беременности я не употребляла алкоголь. Дома мы никогда не обращались с ним жестоко — ни физически, ни словесно, ни эмоционально. Не было и других людей, которые могли плохо с ним обходиться. Сын не рос в бедности и, насколько я знала, не подвергался вредному воздействию токсинов, таких, как тяжелые металлы, которые обычно связаны с жестоким поведением. Никто из нас не злоупотреблял алкоголем или наркотиками. Сын хорошо питался.
Даже если у Дилана и были биологические предпосылки к жестокости, то биология — это еще не судьба. Что усилило эту его предрасположенность? Губернатор Колорадо во время своего первого появления перед публикой после стрельбы говорил прежде всего о воспитании. Но мы с Томом точно знали, что происходило у нас в доме все те годы, пока мы растили Дилана, и были полностью уверены, что ответ находится не здесь.
Вот что я хотела сказать во время принесения показаний под присягой — не потому, что хотела обелить свое имя или расставить все точки над «и», но потому, что это была отличная возможность углубить наше понимание того, как могла произойти трагедия в Колумбайн. Дилана не учили жестокости дома. Его не учили разобщенности, агрессии и расизму. Его не учили бессердечному безразличию к жизни других людей. Это я точно знала.
Я хотела сказать, что Дилана любили. Я любила его, когда сжимала его пухлую ручку по пути из детского сада в магазин за замороженным йогуртом, когда в тысячный раз читала ему «Кто живет в моем кармане?» доктора Сьюза, когда отстирывала пятна травы с его маленькой формы Малой лиги, чтобы он мог надеть ее на следующий день. Я любила его, когда мы с миской попкорна смотрели вместе «Полет Феникса» за месяц до его смерти. Я все еще любила его. Я ненавидела то, что он сделал, но я все еще любила моего сына.
Мораль, сочувствие, этика — эти уроки мы не преподаем детям один раз, они проходят через все, что мы делаем с нашими детьми. Я учила мальчиков тому, во что верила сама — тому, что мы должны относиться к другим так, как мы бы хотели, чтобы они относились к нам. От Дилана ждали, что он будет помогать соседям убираться во дворе, не ожидая никакой платы, потому что так поступают соседи, и придержит двери для человека, идущего сзади него, потому что так поступают джентльмены.
Я от природы люблю учить. Я старалась вложить в моих мальчиков все, что знала, о чем заботилась, что ценила. Мы шли в продуктовый магазин не просто для того, чтобы наполнить холодильник, а для того, чтобы научить мальчиков, как выбрать самые свежие яблоки, предложить подумать о том, как трудолюбивые фермеры их выращивают, и обсудить, как овощи и фрукты делают растущий организм здоровее и сильнее. Для меня это был шанс познакомить их с редкими словами «карминный» и «пунцовый». Я показывала Дилану, как надо аккуратно складывать фрукты в корзину. Мы пропускали пожилую леди с парой покупок перед собой в очереди в кассу. Мы смотрели в глаза и вежливо говорили «спасибо» кассиру. Нервничая из-за невнимательных водителей, я крепко держала его за руку, когда мы шли ставить на место нашу тележку, чтобы она не откатилась и не ударила чью-нибудь машину.
Мой подход немного менялся с возрастом, но мысль, которую я хотела донести, — нет. По пути домой с игр Малой лиги я старалась уравновесить спортивный дух соревнования сопереживанием: дети в другой команде точно такие же, как ты. Дилан приходил ко мне на работу, как только появлялась возможность, и хотя я не воспринимала моих студентов как способ чему-то научить, он узнал — лучше, чем другие дети и на собственном опыте, — что люди — это нечто большее, чем их церебральный паралич или ампутированная конечность. Также он видел, что, даже сталкиваясь с ужасными трудностями, люди могут продолжать жить полноценной активной жизнью.
