Том тоже работал над тем, чтобы помочь мальчикам стать хорошими мужчинами. Через спорт он помогал им понять, что такое честная игра, как важно прилагать усилия и как приятно быть членом команды. Ремонтируя с ними разные вещи, он учил ребят науке, инженерному делу, строительству, а также получать удовлетворение от решения трудных задач, не говоря уж о бережливости и удовольствии от того, чтобы починить сломанную вещь вместо того, чтобы выкинуть ее. Он требовал от сыновей, чтобы они без жалоб выполняли свои обязанности по дому, и напоминал им об особенных датах, например, о Дне матери.
Мы не все делали правильно. То, что я изучила после смерти Дилана, подсказало мне, как я могла бы лучше общаться с Диланом. Я бы хотела больше слушать его, а не читать ему лекции о том, как все делать правильно. Я бы хотела посидеть с ним в тишине, а не заполнять пустоту своими собственными словами и мыслями. Я жалею о том, что не признавала его чувства, а пыталась отмахнуться от них. Я жалею, что принимала его отговорки, с помощью которых он хотел избежать разговора, когда что-то случалось — «Я устал, мне нужно делать домашние задания». Я бы хотела посидеть с ним в темноте и еще раз сказать о том, что я беспокоюсь о нем, хотя он только что отмел все мои сомнения. Я бы хотела бросить все остальное и сосредоточиться только на сыне, копать и копать все глубже, пока не увижу то, чего я не видела.
Но даже несмотря на все эти сожаления не было никаких очевидных признаков того, что Дилан планирует что-то ужасное. Многие хорошие люди рассказывали мне ужасные истории об их жизни с больным родителем или жестокими детьми. Мне остается им только сочувствовать и думать о том, что мы должны сделать с нашей системой здравоохранения, которая часто предоставляет таких пациентов самим себе. Если вы хотите почувствовать тошноту, то послушайте, как мать рассказывает вам о том, как однажды ее неуравновешенный десятилетний сын чуть не проткнул ее кухонными ножницами и как ей пришлось вызывать полицию, потому что она боялась, что замок на двери комнаты младшей дочери не выдержит его яростного гнева. Родителям серьезно больных детей слишком часто приходится прибегать к помощи системы уголовного правосудия — хотя она едва ли заточена под то, чтобы справляться с людьми, страдающими заболеваниями мозга, — просто потому, что больше некуда обратиться.
Если семья не может позволить себе частную клинику, то выбор чаще всего стоит между тем, чтобы отрицать серьезность проблемы или вызвать полицию. Вопрос о привлечении к ответственности не является теоретическим для многих матерей.
Но каким бы ни было мое сочувствие этим матерям, моя ситуация была совершенно другой. У Дилана не было явных признаков того, что он в опасности, какие бывают у других детей. Он ходил в школу, работал по вечерам и подавал заявления в колледж. За несколько дней до бойни он, как обычно, поужинал с нами, поддерживал легкий разговор, а потом отнес грязную посуду в раковину.
Он много времени сидел в своей комнате, но не отстранялся от ровесников. Дома у него не было доступа к оружию, и он не демонстрировал особого увлечения им. Иногда он был грубым и раздражительным, как многие подростки, но мы никогда не видели у него такой ярости, как в «Подвальных лентах». Он не угрожал нам физической расправой и не упоминал о своих планах причинить вред другим людям. Ни Том, ни я никогда его не боялись.
Мы думали, что все признаки того, что мы хорошо воспитываем сына, налицо. Дилан был хорошим и верным другом, любящим сыном и, казалось, он должен вырасти ответственным взрослым человеком. Его записи — это явное доказательство того, что наши уроки, которые мы так старались ему дать, не прошли даром. Они наполнены борьбой сына с совестью. Тем не менее, в конце жизни что-то перечеркнуло все, чему мы его учили.
Не все, что влияет на человека, проистекает из его дома, и это особенно актуально для подростков. «Воспитание» можно соотнести со всеми внешними факторами, с которыми сталкивается ребенок. Дилан интересовался очень кровавыми фильмами — такими, как «Бешеные псы» и «Прирожденные убийцы», — но ими интересовались все мальчики, которых мы знали. Мы не покупали кассеты с этими фильмами и не водили его на них в кинотеатр. Но в то же время мы не запрещали смотреть их дома, после того как сыну исполнилось семнадцать, рассудив, что, если ему будет нужно, он все равно получит к ним доступ: он работал, и у него были свои собственные деньги. Мы говорили Дилану о своих сомнениях.
Он также играл в Doom, одну из первых игр-стрелялок от первого лица. Игра мне не нравилась, но меня больше беспокоило то, что из-за сидения за компьютером Дилан отрывается от мира, чего вовсе не было. Чаще всего я жаловалась на то, что играть в видеоигры — это очень глупое занятие, пустая трата времени. Как и со всем остальным, мой подход к играм основывался прежде всего на моей вере в хорошие качества Дилана. Мне и в голову никогда не приходило, что он способен перейти от стрельбы по людям на экране к тому, чтобы расстреливать их в реальной жизни.
Оглядываясь назад, я считаю это своей ошибкой. Сейчас есть исследования, которые показывают, что жестокие игры, такие, как Doom, понижают сопереживание и повышают агрессивность. Оппоненты этой теории говорят о том, что миллионы людей играют в эти игры (примерно десять миллионов человек играли в Doom), и только ничтожная часть из этого множества совершала какие-либо акты насилия. Но доктор Дьюи Корнелл, клинический психолог и эксперт-криминалист, а также автор двух сотен работ по психологии и образованию, в том числе по убийствам, совершенным несовершеннолетними, безопасности в школе, издевательствам и оценке угрозы, рассказал мне о своем подходе к жестоким развлечениям.
«Из-за одной сигареты вы не заболеете раком легких, а некоторые люди курят всю жизнь, и так и не зарабатывают рак легких. Но это не значит, что между курением и болезнью нет никакой связи. Жестокость для развлечения, возможно, не является единственной причиной, по которой люди идут убивать, но это вредный фактор. Когда другие факторы и предрасположенность начнут действовать, небольшое количество самых уязвимых людей заработают рак легких из-за курения. То же самое можно сказать и о жестоких развлекательных материалах и случаях насилия: самые уязвимые люди оказываются в группе риска». Но мы с Томом не считали Дилана уязвимым. И никто не считал.
Уязвимость Дилана, вероятно, была той же природы, что и его зависимость от Эрика — еще одно вредное влияние. Я закрывала на это глаза, потому что никогда не воспринимала Дилана как человека, который будет за кем-то следовать. От природы он был покладистым; типичный младший ребенок в семье, он соглашался играть в то, во что хотел Байрон, когда мальчики были маленькими. Мы с Томом тоже, как правило, могли заставить Дилана сделать то, что нам было нужно, без особого сопротивления с его стороны. Но у меня было множество возможностей наблюдать Дилана с его друзьями, и эти отношения были полностью равными. Я никогда не чувствовала, что Зак или Нат верховодят над ним. Если у Ната возникало желание съесть пиццу, когда Дилан хотел пойти в МакДональдс, они договаривались о том, где перекусить.
Я все еще сопротивляюсь мысли о том, что Дилан был всего лишь послушным последователем своего друга. Нельзя отрицать обаяние и харизму Эрика, к тому же он виртуозно дурачил взрослых, некоторые из которых были профессионалами в области психического здоровья, в том числе своего психолога и психиатра. Но в то же время у меня нет простого объяснения тому, как Дилан сумел перечеркнуть семнадцать лет, в течение которых его учили сопереживать и сочувствовать. Возможно, Эрик был один полностью сосредоточен на убийствах, но Дилан пошел за ним. Он не сказал «нет». Он не сказал об этих планах ни нам, ни учителю, ни своим друзьям. Он сказал «да», и события приняли такой дьявольский оборот, какой просто не поддается описанию.
