Однажды нас с Вовкой сбил КамАЗ. Отделались моими двумя сломанными ребрами да поврежденной Вовкиной ногой. Мы, конечно, были сами виноваты. Вышли на полосу движения с обочины на повороте. Темно было, водитель нас и не заметил в нашей-то черной одежде. Выскочил он из машины, лицом своим побелевшим, как фонарем, светил. Мы потом в милиции подтвердили, что не виновен он.
Приезжая в гости к нам, друг Вовка всегда привозит что-нибудь экзотическое в подарок. В последний раз он привез ловца снов.
— Дядя Вова, а это что? — спрашивает у крестного моя дочка, забравшись с чудны́м обручем к нему на колени.
Вовка морщится: она задевает его больное колено — память о встрече с КамАЗом.
— Это ловец снов. Вот ты спать любишь?
— Не-а!
— И правильно. Вдруг проспишь все интересное. А вот если повесить эту штуку в твоей комнате, то сны будут у тебя сказочные.
— Правда? И принцы с принцессами приснятся?
— Обязательно. А вот в эту дыру посередине будут уходить все плохие, страшные сны. И ни один кошмар не сможет прийти к тебе.
— Вовка, ты где взял такую штуку? — интересуется моя жена.
— Ты не поверишь, но я ее получил в дар от хозяина лавки со всякими амулетами.
— Это как?
— Да на море его дочь тонула. Ну я и вытащил девчонку. Подарил мне папенька вот такую штуку. Вы мне потом расскажите, какие вам сны будут сниться.
— Ну, давайте за героя, за хранителей снов, что ли, — предлагаю я.
Любушка засыпает, перебирая перышки и ракушки на ловце снов. А мы слушаем легенду индейцев.
Ловец снов
Я слушаю легенду, и мне кажется, что она чем-то похожа на мою жизнь. Все хорошее задерживает паутина памяти, а плохое исчезает в маленькой дыре. Я научился отделять важное от неважного. Для меня важное — моя семья, и не важно то, почему тридцать пять лет назад я был оставлен в роддоме и отправлен транзитом через дом малютки в детдом. Мы с Ирой слушаем нашего мудрого археолога и думаем о снах наяву. Детдом, сиротство — может, все это приснилось? Из омута тревожных мыслей выводит Вовкин голос:
— Легенд о появлении, происхождении ловца много. Мне нравится та, что создана индейским племенем тето́н-сиу.
— Что за племя такое? — подает голос Ира.
— А было такое. Давно было. Мир тогда был молод и свеж. А белый человек еще не придумал паруса. Один индейский шаман подался в горы — на беседу к богам под облаками. И было там этому старцу видение. Явился к нему сам Большой Паук — Учитель Мудрости, Хранитель Знания, Создатель Мира и Распорядитель Времени. Великий Учитель Мудрости Иктоми говорил с нашим старцем на сокровенном языке. А потом взял ивовый обруч из рук старика. И вокруг перьев, бусин и конского волоса сплел паутину в том обруче. Старый шаман слушал о развитии жизненных циклов, о том, что приходим мы в мир беспомощными детьми, а после взрослеем, потом стареем и подходим к последнему циклу, когда за нами опять ухаживают, как в детстве. Учитель Мудрости все говорил и плел паутину. Он напомнил индейцу о силах добра и силах зла. Если слушать добрые силы и верить им, то все будет хорошо, а если пойти за злыми — попадешь в ловушку и сам пострадаешь, и на племя беду навлечешь. А потом закончил Иктиоми рассказ и отдал сплетенную в обруче паутину со словами: «Вот паутина. Она — идеальный круг с дырой в центре. Помни о ней, чтобы привести свой народ к цели, минуя опасности и беды. Черпай из этого источника. Слушай видения и сны. Если доверишься великому Духу, паутина станет ловить добрые мысли, а злые будут проходить сквозь дыру». Старый шаман спустился в долину и поведал о беседе своему народу. Говорят, что с тех пор у индейцев появились ловцы снов над ложем, чтобы отсеивать сны и видения.
Мы молча пьем чай. Ирка потихоньку барабанит пальцами по подстаканнику. Мне эти подстаканники всегда казались чем-то необычным, каким-то символом той жизни, которой никогда не было в детдоме. Может, из-за этого я, став взрослым, и начал собирать коллекцию этих подстаканников. А потом завел привычку проводить чаепитие не из чайного сервиза, а из стаканов. Жена сначала не одобряла такого увлечения, ворчала: «Все люди как люди — гостям чай в чашках чайных подают, а мы как в поезде!» Теперь сама ищет новые подстаканники по магазинам, а старые, коллекционные, — по блошиным рынкам.
— Мне иногда кажется, что ты и Юрка родились сразу взрослыми.
— Ну что ты, Ириш. И у нас детство было. Было ведь, Юр?
— Было, Вов. Было.
— Черно-белое? — встревает жена.
— Обычное.
— Жениться тебе надо, Вовчик. Когда осчастливишь нас свадьбой? — переводит разговор в другое русло Ириска.
Вовка отмахивается и отвечает, что все еще ищет свою половинку. А она, наверное, живет в другой части земного шара и ничегошеньки не знает о Вовкином существовании. Вовка шутит, что если бы у моей Ириски была сестра Карамелька — женился бы, не раздумывая ни мгновения.
Ирина уходит проверять тетради своих учеников. А мы пускаемся в воспоминания по второму кругу.
В тени гаражей
Я не стал писать о популярных тогда опасных играх с попытками получить острые ощущения. Мы вспоминали с Вовкой детдомовские годы. Табу на прошлое касалось только тех дней.
С чего начался тот день? Мы сидели на бревне. Скамейки у нас не приживались. Их либо дворовая шпана ломала, либо наша. Кучка малышей скатывала ковер. Его с утра вынесли на помывку. Старшая воспитательница каждое лето мыла все паласы. Утром ребята вытащили директорский ковер. Директорский не потому, что он из кабинета директора, а потому, что этот свой ковер директор сбыла нам взамен покупки нового. Старый, модный в семидесятых предмет советского быта получил инвентарный номер и стал детдомовской собственностью. На нем часто вповалку лежали обитатели «дэдэ», глядя на телевизионный экран.
Вечером тяжелый мокрый ковер пытались затащить обратно в здание. Длинный коверный шланг облепила малышня вместе с воспитательницей. Издалека эта группа была похожа на большую сороконожку, которую тащат муравьи.
— Помочь?
— Да уж помогите, ребята, пожалуйста. Тяжелый.
Мы заносим ковер в администрацию на первом этаже.
— Бросаем его тут. Пусть лежит до утра. Завтра все равно сушить. Вечно нашей Вере неймется: то ковры моет, то шкафы требует двигать, дескать, уютнее будет.
Среди персонала было негласное разделение на молодых и на опытных. Взгляды тех и других не всегда совпадали. Лавировать между двумя взрослыми мирами приходилось нам, детям.
В холле смотрели телевизор. Девчонки подпевали рекламе: «Ма-а-а-ма-а-а — главное слово в каждой судьбе-е-е. Ма-а-ма жи-и-изнь подари-и-ла мне-е и те-бе…» Ценили ли мы подаренную жизнь? Свою и чужую? Мы не думали об этом.
