Антошин любил парную. Но так его не стегали никогда.
«Что ты делаешь? — хотелось ему крикнуть. — Ты с ума сошел? За что ты меня так?»
Однако боль быстро отступила, и всепоглощающая лень уже оккупировала все его тело, поглотив и мысли, и чувства, и волнения. То была удивительная, волшебная лень, дарующая не беспомощность, а негу, счастливое ощущение того, что жизнь движется правильно, то есть стоит на месте, и это самое лучшее, что сейчас может сделать жизнь.
Жизнь должна просто длить эти минуты неги, потому что таких прекрасных мгновений больше не будет никогда.
Малко плеснул на камни воды. Еще и еще раз.
Горячий влажный пар обволакивал тело, словно отделяя Антошина ото всего того, что сейчас казалось нелепым, бессмысленным и пустым.
Антошин понял: никогда в жизни он не знал, как бывает по-настоящему хорошо. По-настоящему хорошо было теперь.
— Пошли, — обратился Стан к Малко. — Огонь, вода… Всё в порядке. — Он плеснул воды на камни, камни фыркнули, выдавая новую порцию пара. — Пойдем…
Антошин хотел спросить: «А как же я?..» — но изо рта вырвалось только неясное бульканье.
Стан, словно услышав мысли полковника, усмехнулся:
— Тебе Банная Бабушка поможет, если что!
Это еще кто?
— Банная Бабушка, — зачем-то повторил Малко.
Антошин подумал: «Стан и Малко — сообщники, они что-то задумали против меня».
Эта мысль, тревожная по сути, не хотела думаться. Потому что она была из другой, нехорошей жизни. Хорошее было здесь. Его было много — хорошего, ленивого, теплого.
Какие могут быть тревоги?
Дышать становилось все тяжелее, но расставаться с этим всепоглощающим «хорошо» было невозможно.
Антошин, понятно, не мог видеть, как вышли в предбанник Малко и Стан, как ударили друг друга по рукам, как подперли дверь палками, чтобы ее нельзя было отворить изнутри.
Потом чокнулись деревянными чашками, специально прихваченными из дома, выпили и остались в предбаннике — ждать.
Бабушка действительно появилась. Из ниоткуда. Антошин не мог не услышать скрипа двери. Но не услышал. Может, уснул?
Не важно.
Вдруг возникла в густом пару старушка — аккуратная такая, седая, на вид добрая. Ее старческие близорукие глаза смотрели на мир с любопытством.
— Ты откуда, бабка? — еле шевеля губами, спросил Антошин.
Старуха удивилась:
— Как — откуда? Я тут живу завсегда. Меня так и называют — Банная Бабушка. А как же… Баня — страшное место! Нечистое. Бог тут не живет. И никогда жить не будет. Сюда и кикиморы заходят, черти заглядывают, лешие… Должен же в грязном месте хотя бы кто-то чистым оставаться? Кому быть? Сам разумей. Банная Девушка? Неловко. Банный Парень? Опять неловко, только уже с другой стороны. Вот бабушку и определили, чтоб без срама. Я тут за порядком завсегда и слежу…
С трудом ворочая языком, Антошин буркнул:
— Разумно тут у вас все устроено. Это я давно заметил. Только хочешь-то ты чего, Банная Бабушка?
Старушка по-хозяйски прошлась по бане, заглянула во все углы, словно искала кого.
Потом подошла к печке, вздохнула:
— Хочу, чтоб ты жил…
— Чего такое? — не понял Антошин.
— Пар-то, гляди, какой сильный… Такой пар и задушить может… Угоришь ты, того гляди.
Бабушка подошла к Антошину, погладила его по голове и проскрипела ласково:
— Спасать тебя надо, милок.
Полковник усмехнулся сквозь дремоту:
— Меня?
Бабушка гладила его по голове. Ощущение было приятное, ласковое, доброе. Как в детстве.
— Меня? — повторил Антошин.
Ему никто не ответил.
Он открыл глаза. Банной Бабушки не было. Она исчезла так же внезапно, как появилась.
«Спасибо таинственной бабке, а то ведь и вправду умру в этой духоте — угорю».
Антошин с трудом спустил ноги с полка́. Голова кружилась. Волшебное «хорошо» быстро исчезало, и на смену ему приходило привычное «плохо».
Встал, пошел к двери.
Ткнулся в нее.
Дверь не открывалась.
Тогда потянул горячую ручку на себя.
Дверь не открывалась.
Верить в то, что его подло заперли, не хотелось. Хотя уж можно было привыкнуть к тому, что на смену чему-то по-настоящему хорошему всегда приходит не просто какая-нибудь рядовая гадость, а непременно какая-нибудь самая ужасная мерзость на свете.
В голове лениво начали просыпаться мысли: «Старик, конечно, подозрительный. Впрочем, кто тут не подозрительный, в этом краю? Но Малко… Предал? Запер? Зачем?
Нет, исключено: мальчишка предать не мог.
Как же тогда? Почему? И что мог сделать мерзкий старикан с мальчишкой, чтобы лишить его возможности мне помогать?»
Плохое ворвалось в жизнь естественно и неотвратимо, выкинув хорошее за ненадобностью.
Толкнул дверь плечом. Бессмысленно. Очевидно, что она снаружи чем-то подперта.
Начал тарабанить в дверь. Безрезультатно.
Мысли становились все четче: «Понятно. Старик что-то сделал с мальчишкой, а сам ушел, оставив меня угорать в бане. Зачем? Мерзкий какой старикан! Сначала накормил, а потом убить хочет таким подлым образом…»
Легче от этих мыслей не становилось.
В двери оказалась крохотная дырочка. Антошин припал к ней.
Увидел Малко.
— Эй! — заорал полковник. — Друг! Спаси меня! Выпусти, пожалуйста! Выпусти!
Малко не мог не слышать этого крика. И тем не менее сидел неподвижно, ни один мускул не дрогнул на его лице. Антошин подумал было, что Стан убил его, но тут парень встал и… исчез из поля зрения.
— Малко! — захрипел Антошин, все еще не в силах поверить в предательство.
Антошин не мог видеть, как Малко молча подошел к Стану.
В глазах парня был не вопрос — отчаяние, мольба.
Но Стан увидел вопрос.
И ответил.
Молча.
Покачал головой.
Отрицательно.
Банная Бабушка, конечно, существо таинственное. Но ведь она как-то пришла сюда, а потом ушла. Значит, должен быть еще один выход. Его просто не может не быть!
Пар постепенно оседал, давая возможность оглядеться. Антошин, еле переставляя ноги, прошел по парной, ища второй выход.
Его не было! Ну не было, и всё тут!
Полковник подошел к печке.
Случайно ли, нарочно ли оставили наверху большую миску с водой. Полковник, разумеется, ее не заметил, задел плечом — лохань упала, вода выплеснулась на горячие камни, и снова парную наполнил густой белый пар.
