А слова кружили по избе. Казалось, они падают и вновь взлетают, падают — и взлетают… Но не растворяются в воздухе, как иные слова — незначительные, а парят, будто птицы.
И даже чернокрылый Вук сидел молча, словно вслушиваясь в то, что говорит его хозяин.
— «Одолень-трава! Одолей ты злых людей, лихо бы на нас не думали, скверного не мыслили, отгони ты чародея, ябедника. Одолень-трава! Одолей мне горы высокие, долы низкие, озера синие, берега крутые, леса темные, пеньки и колоды. Иду я с тобою, одолень-трава, к окияну-морю, к острову Буяну. Спрячу я тебя, одолень-трава, у ретиво́го сердца во всем пути, во всей дороженьке».
Закончив говорить, Стан и Малко опять замолчали, но оставались сидеть.
Посидели молча, слушая тишину, вслушиваясь в себя, и только после этого поднялись.
Малко поклонился на четыре угла избы. Может, с домом так прощался, а возможно, просил у дома помощи в дороге. У кого еще и просить-то помощи, отправляясь в путь, как не у дома? Пусть чужая изба, не родная, но ведь, как никто, людей знает, понимает и охраняет. И тепло хранит человеческое.
Антошин встал и тоже поклонился на четыре угла. На всякий случай.
Когда подходили к лесу, Антошин оглянулся.
Вся деревня смотрела им вслед. Впереди стоял Стан с Вуком на плече, словно полководец небольшого войска.
Увидев, что инородец обернулся, все начали махать Антошину руками, а Вук — крыльями.
Антошин и Малко поклонились людям и вошли в лес.
«Странное дело, — думал Антошин. — Меня никогда никто так не провожал. Сколько раз я уходил на войну или просто на опасное задание… В лучшем случае — чокнуться, выпить, какие-то слова обязательные, ничего не значащие, услышать. Но это в лучшем случае, а так… Почему-то кажется, что после подобных проводов идти легче. Странно. Что-то, видимо, эти люди знают, о чем мы, их умные, продвинутые потомки, позабыли…»
Антошин тронул Малко за плечо:
— Слушай, а я вот не понял: что вы, ну, со Станом, говорили про каких-то баб-самокруток? Что это значит?
Малко, погруженный в свои мысли, ответил лениво:
— Это те, кто замуж вышел без благословения родителей. Сами накрутили, в общем, потому и самокрутки…
«Женщины-самокрутки… Сами накрутили! — усмехнулся про себя Антошин. — И тут все не просто так, и тут — логика. Удивительные все-таки у меня были предки».
2
Все шло как-то подозрительно правильно. Днем двигались, ночью спали. Приключений не происходило никаких, и это, конечно, настораживало.
Антошин знал твердо: когда жизнь идет спокойно — это верный признак того, что она готовится к прыжку. Причем наверняка очень неприятному.
Немного смущало полковника, что Малко хоть и шел уверенно, однако не очень хорошо представлял, где конкретно находится море-океан. Но Антошин решил, что Малко, видимо, поступает так, как учил Боровой, — меньше слушает себя и больше — дорогу. Шагает по ней. Вот и всё.
Дорога умней человека. Важная, конечно, премудрость, в жизни пригодится.
Однако…
Если, как сказал Стан, даже боги ошибаются, то дорога тем более имеет право на ошибку.
В тот вечер ничто не предвещало неприятностей. Да и вообще, у неприятностей, в сущности, есть только один предвестник — спокойствие.
Малко шел впереди, но вдруг резко остановился, принюхиваясь, словно дикий зверь.
Антошин тоже понюхал воздух. Запахов было множество, однако ничего подозрительного полковник не учуял.
Малко поднял руку, показывая, что дальше идти нельзя.
Антошин осторожно подошел к Малко, отодвинул ветки, заглянул туда, куда показывал парень.
На поляне у костра сидел человек с повязкой на глазах. Он зевнул, обнажив почти беззубый рот. На шее у человека болталось ожерелье из волчьих клыков.
Так и есть! Он! Как его зовут-то? Тутай вроде. Тот самый, кого полковник ослепил огнем.
А где этот? Главный… Как его? Азамат? И сколько их вообще, этих обров, поблизости?
Что за вопросы? При чем тут это всё? Отступить бы тихонечко, ветки закрыть, как занавес, и отойти, не нарываться, не связываться.
Так нет же! Стоят вдвоем, дым от костра нюхают, вглядываются в этого Тутая, будто не веря, что встретили старого знакомого, будь он неладен!
Азамат не был зверем. Но ходить умел так же бесшумно. И столь же внезапно нападать.
Он возник словно из-под земли.
Реакция никогда не подводила Антошина. Он успел отбить первый удар Азамата.
Азамат напал вновь.
А где же Малко? Почему не помогает?
— Малко! — крикнул полковник.
Но мальчишка и не собирался драться, он… убегал! Позорно и нагло улепетывал с поля боя. Он даже свой мешок с провизией бросил, чтобы не мешал убегать. Полковнику показалось, что мальчишка вынул что-то из мешка — и наутек!
Его спина мелькнула между деревьями и исчезла.
Антошин не верил, что Малко мог предать его. Нет! Он явно что-то задумал. Но что? Что он взял с собой из мешка? Зачем?
Лишние это были мысли, лишние. Впрочем, во время драки любые ненужные мысли отвлекают.
Антошин не заметил, как сзади подбежал Тутай и плашмя ударил полковника мечом по голове.
Мир закружился перед глазами и исчез.
Антошин хорошо знал это состояние, когда приходить в себя не хочется, потому что понимаешь: действительность ничем хорошим тебя не обрадует.
Действительность возникала постепенно, как из тумана. Она и вправду была отвратительна.
Антошин был привязан к огромному дереву. Два обра сидели неподалеку перед костром, доедая похлебку, которая не пахла, а воняла мерзко и отвратительно.
— Очнулся! — усмехнулся Азамат. — Человек, прикидывающийся богом… Или Лешим… Не важно… Богом прикинуться нельзя! Неужели ты этого не понимаешь?
Тутай плошкой зачерпнул кипящее варево, встал, подошел к полковнику, плеснул в лицо кипятком.
Антошин успел отвернуться, но горячие капли упали на шею, обожгли кожу. Слезы непроизвольно выступили на глазах.
Тутай расхохотался.
— Больно! — В восторге он катался по траве, приговаривая: — Больно! Больно!
Новая порция кипящего варева вылилась полковнику за воротник.
Азамат остановил его:
— Погоди! Не порти его! Он нам еще пригодится. Целенький.
Полковник вспомнил, что сделали эти изверги с родителями Малко, и отчетливо понял, что его ждет впереди.
