— Малко, скажи, а Леший — это чудо?
Малко оглянулся, посмотрел, как показалось полковнику, зло и ничего не ответил.
«Наверное, не чудо, — решил Антошин. — Если хозяин воды не чудо, то почему хозяин леса должен быть каким-то особенным?»
Шли они так шли, и вдруг Малко резко остановился.
Ярко-красные осенние листья. Поваленное дерево с раздвоенной кроной.
Зарубки не было. Гриб тоже исчез.
Но место, черт возьми, то самое!
Антошин вспомнил, как говорил ему Голос: «Когда люди шагают вперед, не глядя назад, очень быстро они оказываются у того места, из которого вышли, потому что ходят по кругу».
«Ну уж нет, — подумал полковник. — Это слова, конечно, хорошие, но к нашей истории отношения не имеющие. Не по своей воле мы по кругу ходим, явно не по своей. А значит, оглядывайся назад не оглядывайся — выйти самим не удастся».
И тут Антошин наконец услышал то, что давно хотел услышать, — подозрительный звук. Значит, опасность действительно есть, не придумана она.
Казалось, рядом кто-то с аппетитом хрустит яблоком.
Антошин огляделся — никого.
Вук сорвался с плеча и ринулся туда, откуда раздавался яблочный хруст.
— Стой! — крикнул Антошин.
Куда там! Ворон летел, как пущенная в цель стрела.
— Почуял, — печально сказал Малко. — Почуял Вук. Так. Всё. Быстро, Инородец, снимай одежду да выворачивай наизнанку.
— Зачем?
— Вывернем одежду — выйдем из леса. Давай.
Полковник начал уже было снимать рубаху, потом решил: «Нет! Всякому бреду должны быть границы. Рубаху вывернуть, чтоб из леса выйти, — какая связь?»
Малко торопил:
— Давай же быстрей! Давай!
«Все-таки надо подчиниться. — Антошин снова начал снимать рубашку. — В этой стране, где бред, а где не бред, сразу и не разберешься».
И тут полковник Антошин Николай Васильевич, повидавший в своей жизни немало всякого, увидел то, что не то что увидеть, а представить себе никогда не мог.
Листья деревьев обрели форму человеческого тела. Невысокий старик не возник, а словно проявился среди зелени леса, как изображение на фотографии.
Одет он был явно не по погоде: тулуп, подпоясанный зеленым ремешком, шапка. Борода старика была настолько огромной и густой, что закрывала не только рот. Глаза, казалось, тоже прятались за ней. Во всяком случае, совершенно невозможно было разобрать, по-доброму он глядит или неприветливо.
В руках незнакомец держал тот самый белый гриб на толстой ножке и хрустел им, словно яблоком.
Раз! — и снова только листья и ветки.
Старичок растворился так же внезапно, как появился.
Хруст остался. Однако раздавался он уже из другого места.
Вук полетел туда.
— Бежим отсюда! — Полковник схватил Малко за руку. — Нехорошее тут что-то. Бежим!
Но Малко выдернул руку и сказал совершенно спокойно:
— Куда? Лес же кругом! Разве в лесу от Лешего убежишь? Все, Инородец, погибли мы с тобой. Погибли!
Словно в подтверждение этих слов раздался хохот. Такого смеха полковнику Антошину Николаю Васильевичу слышать не доводилось.
Этот хохот шел не из какого-то одного места — он звучал повсюду. От него зашумели деревья, а Вук рухнул на землю и спрятался под поваленное дерево.
Антошин почувствовал, как пот вмиг прошиб его с ног до головы, рубашка прилипла к телу, задрожали руки.
Ничто не могло испугать полковника Николая Васильевича Антошина. Ничто и никто. Кроме одного: непонятного, того, что быть не может, а есть.
И снова соединились листья. Теперь уже совсем рядом с полковником — только руку протяни — возник старик.
Ножку гриба он уже съел и, доедая мясистую шляпку, строго спросил:
— Почто ко мне в лес притопали, разрешения не испросив?
Голос у него была старческий, слабый. Невозможно было представить, что это тщедушное тело могло породить такой великанский хохот.
Малко упал на колени:
— Прости нас, хозяин леса! Прости! Мы…
Леший перебил, не дослушав:
— Одежду правильно выворачивал. Только, парень, вывороченная одежда, может, из леса и сподобит выйти, ежели вдруг заплутал. А от меня уйти навряд ли поможет. — Старик вздохнул. — Сам понимаешь, от меня никто уйти не сможет.
Леший вдруг расхохотался. На этот раз не исполинским, волшебным, а старческим, обычным, отрывистым смехом.
Старик повернулся к Антошину:
— А ты, инородец, что ниц передо мной не пластаешься?
— Откуда ты знаешь, что я инородец?
Леший улыбнулся:
— Вот ты смешной какой! Я — тебе вопрос, и ты мне — вопрос. Эдак долго можно разговаривать…
— Прости его! — взмолился Малко. — Он — инородец, он из иной страны, из заоблачной. Он не ведает наших обычаев.
Старик усмехнулся:
— Знает не знает — конец-то один!
«Да что же это такое? — обозлился на самого себя Антошин. — Зачем я его слушаю только? Чего я с ним разговариваю? Ведь явно же никакое он не чудо. А надо идти чудо искать. Чего ж мы время-то теряем?»
Антошин еще много о чем хотел бы подумать, лишь бы не признаваться самому себе в невероятном: он не может сойти с места. Не может.
Чувствует себя прекрасно, все понимает, все видит, осознает, но только с места сдвинуться не в силах. Ни на шаг. Словно приклеился к земле.
— Ну что ж ты? — хмыкнул Леший и задребезжал своим старческим смехом. — Иди, куда ты там топать собрался.
И руки Антошина слушались. И глаза глядели нормально. И голова была в полном порядке. Вообще все было в полном порядке.
Только не мог полковник сдвинуться с места.
2
— Идете куда? — спросил старик, доедая гриб.
Антошин успел подумать: «Правду ему говорить нельзя, а врать бессмысленно, потому что он, видимо, все и так понимает…»
Впрочем, Леший в ответе вовсе не нуждался.
— Идете куда — это мне не важно. Семья у меня большая. Детей много. Жена. Так что слуга мне нужен.
— Не-е-ет! — закричал Малко. — Не убивай!
Леший вздохнул и произнес тяжело:
— Матери вот только нет у меня. Нету у меня матери.
Он замолчал и, как показалось полковнику, задумался о чем-то печальном и очень для себя важном.
