– Что касается оплаты…
– Нет, не надо, – твердо сказала я, – я зарабатываю.
– Это понятно. Но мы с мужем хотим оплатить вам эти дни, – сказала она не менее твердо. – Вы должны понимать, что это важно для нас… психологически. Если человек получает деньги, это гарантия того, что он все сделает правильно.
– Это смешно, – честно сказала я, – это правда смешно и дико.
Повисла пауза. Потом она улыбнулась, сначала неловко, потом – уверенно.
– Я поняла вас. Извините.
Сердце у меня сжалось. В ней на секунду мелькнуло то, что мне в ней всегда нравилось. Прямота, что ли, искренность. Мелькнуло, и снова все закамуфлировалось зелено-стрекозиным.
– Я еще вас хочу предупредить, – сказала она, понизив голос, – храните деньги в таком месте, о котором Лиля не знала бы.
– В смысле?! – поразилась я.
– У меня недавно пропало пятьсот рублей, – поджав губы, сказала Евгения. – В конверте было несколько тысяч; лежал он на столе.
– Лиля взять не могла.
– Я тоже так думала. Я спросила у нее. Она… убежала.
– Ну конечно! Она же обиделась!
Меня будто разрывало изнутри. Неужели она не понимает, что обидела Лильку своим вопросом?! Вот почему она ушла тогда из дома… Теперь мне все окончательно стало ясно.
– Ну ладно, – чуть неловко сказала Евгения, которой явно хотелось перевести тему разговора. – Может, вы расскажете о себе? Что вы умеете готовить кроме кофе?
– Творог! – не сдержалась я. – Домашний! Из молока из «Пятерочки»! Варю! Пахнет! Объедение!
Евгения дернула головой, обернулась. За ее спиной хихикала Лилька, которая неслышно подкралась и стояла, прижав к груди тетрадку, одна половинка которой была аккуратно исчеркана красными линиями.
Глава тринадцатая
Фонарик
Веселились мы, правда, недолго. Потом Евгения сказала:
– Лиля сказала, вы готовитесь к поступлению. Куда?
Тут Лилька снова надела защитную маску, и вовремя: я готова была ее прибить. К счастью, вернулся Лилин папа, они все заволновались, забегали, снова став похожими на вполне нормальную семью, и я откланялась.
Вернулась к себе. В прихожей баба Клава наводила марафет – пшикалась духами с замогильным запахом.
– Добрый дедь! – сказала я, стараясь не дышать.
Вспомнила, что у Лильки в прихожей стоит красивый фиолетовый горшок с сухими веточками лаванды, и подумала, что, может быть, для меня эти выходные станут отдушиной во всех смыслах.
От Лильки, кстати, пока я поднималась к себе, нападало такое количество «спасибо», обрамленных сердечками, что телефон жалобно замигал сигналом перегрузки. «Начинаю вычеркивать дни», – пришло мгновенно, стоило мне удалить ее двадцать пять «спасибо».
Она действительно занималась такой дурью – закрашивала дни до моего переезда. Календарь, в котором была замалевана темно-синим цветом целая неделя, был первой достопримечательностью, к которой она меня подвела при осмотре квартиры.
– А вот планшет мне не оставили, – посетовала она, – с собой забрали. А то я бы тебе показала, на каком уровне я в «Свомпи» играю. И в «Sheep and clouds»!
– Да ладно, – сказала я, – можно подумать, нам нечем будет заняться без твоего планшета!
– А чем? – Ее глаза загорелись.
– Да много чем, – пожала я плечами, – только давай договоримся. Если ты чего-то не хочешь делать – просто скажи: «Не хочу». Поняла? Я не собираюсь тебя заставлять.
– Даже есть? – усомнилась она.
– Даже есть.
– Я тогда щавелевый суп не буду, – быстро сказала она, – мама там целую кастрюлю оставила. И шницели. Ты мне рис сваришь? Я больше всего рис люблю. В общем, я только щавелевый суп и шницели не хочу, а все остальное – хочу!
Лиля действительно все хотела. И познакомиться с Лариской, которая попросила меня проводить ее на вокзал, помочь дотащить сумки с какими-то саженцами, которые она купила для родителей в садоводческом магазине рядом с кафе, и пойти потом в Сбербанк, и в МТС – поменять тариф в телефоне (я выбрала «пятьдесят бесплатных эсэмэсок в день»). По дороге домой мы встретили Лёвку: он шел к метро, возвращаясь со смены в кафе. Лиля показала ему фонарик, который подарила ей Лариска в благодарность за помощь.
– Прикольный, – одобрил Лёвка. – У меня такой же, только красный. Это из «Икеа». Динамо-фонарик, батарейки не нужны. Удобно в экстренной ситуации, если света нет. А что, у Лариски лишний, что ли, был?
– Нет! – усмехнулась я. – Ее впечатлило, как Лилька ее слушается. Она какие-то яблони купила для родителей, и мы ей помогли сумки до вокзала дотащить. А она на нас все вопила: «Только о ноги не стучите, чтобы саженцы не побить!» У Лильки получилось аккуратно нести, у меня нет.
– И я за это получила фонарик! – добавила сияющая Лилька.
– Прикольная у тебя сестра, – сказал Лёвка.
– Не лопни, – посоветовала я Лильке, у которой рот разъехался до ушей.
Вечером я попыталась сварить ей рис, но он у меня пригорел, пока мы разглядывали «игры для девочек» на моем ноутбуке. Вся квартира пропахла гарью, а самое обидное, что гарью пах и сам рис.
– Всё, привет, больше готовить не буду, – буркнула я, пытаясь отскрести пригоревшую кашу.
Лилька с виноватой улыбкой достала из холодильника кастрюлю с щавелевым супом.
– Не, друг, – я швырнула мочалку в раковину и, шагнув к Лильке, вцепилась в кастрюлю, – это ты есть не будешь!
– Буду! – возмутилась она, притягивая кастрюлю к себе.
– Нет! Ты сказала: ты его не хочешь!
– Хочу!
– Сказала – не хочешь! А ну отдай! Мое главное правило – никого не заставлять!
– Но ты меня не заставляешь! Я правда хочу!
– Не ври!
– Не вру! – со смехом сказала она. – Да не вру, правда, Галька, пусти! Пусти, обольемся!
Я отпустила, и она неожиданно отлетела назад и плюхнулась на тахту, вскрикнув:
– А!
И зажмурилась. И я зажмурилась. Потом открыла глаза. Суп не расплескался. Но Лилька вдруг принялась ржать. Заливисто так. Поставила суп на пол и хохочет. И я упала рядом с ней и смеюсь. Потом встала со словами:
– Но шницели – точно мои!
– Осторожно! – орет она. – На суп не наступи!
И снова хохочет.
Мы много с ней смеялись в тот день. Это оказалось так здорово – ничем и никем не командовать. Не пытаться сделать лучше то, что выглядит несовершенным. Просто болтать с Лилькой, с которой мы снова, как тогда, когда выбирали лифчик, сравнялись возрастами.
