Вот и в этот вечер лязгнула на калитке клямка, специальный железный запор, но Белка отмалчивалась. Значит, папа возвращается «на бровях». Если настроение хорошее, станет петь, нет – начнет скандалить. На Краю Света после выпивки могли ругаться и драться почти все мужики, за исключением Пороховых, Шнейдеровых и Микошиных. Участковый инспектор милиции Стражев выпить мог и любил, но в буйстве замечен не был.
Степка и Сережка делали уроки за круглым столом под абажуром с кистями и теперь дружно напряглись. То, что папа бывает грозен, Сережка узнал года в четыре, когда запомнилось, как спасались от беспочвенного отцовского гнева у соседей.
В отличие от мужиковатого и простого Василия, Иван Величко выглядел, как правило, хорошо, красиво. Как лицом, так и формой одежды. Лоска и щегольства он поднабрал, когда служил срочную службу на Краснознаменном Балтийском флоте. Иван Петрович работал электриком на местной гидроэлектростанции. На работу ходил в темно-синих, почти черных галифе, таких штанах военного фасона тех времен, блестящих яловых сапогах и длинном черном кожаном пальто.
Судя по шагам в коридоре, возвращался папа довольно уверенно. Значит, считая по-взрослому, выпил немного, ну или умеренно.
Сережка перевел дух и вернулся к арифметике.
– Не ждали? – весело рявкнул в кухне папа.
Мама шикнула: дети сидят за уроками.
Папа громыхнул посудой. Скорее всего, принес «красненькую» – бутылку вина и будет сейчас, как говорят взрослые, «догоняться». А вскоре и песня начнется…
В самом деле, не успел Сережка дорешать примеры, как из кухни донесся чуть скрипучий запев:
Когда на улице Заречной
В домах погашены огни,
Горят мартеновские печи,
И день и ночь горят они.
Потом папа уже дуэтом с мамой спел песню из кино «Кубанские казаки»: «Каким ты был, таким остался…» Причем Сереже показалось, что мама вкладывает в слова воспитательный смысл. Ну, на то она и учительница.
Вечер обещал перейти в ночь спокойно, без скандала и драки. Но Сережа все-таки ощущал беспокойство, видел, что и Степка остается напряженным, уроки плохо лезут ему в голову. Младший брат догадывался: старший томится в ожидании того, какой будет развязка плохого дневного приключения.
И вот она лязгнула, чертова калитка, своим железным запором. Так клацнули друг о друга детали простой защелки, что пацаны поняли: развязка пришла. Тем более что Белка тявкнула для сведения: пришли не чужие.
Конечно, это была ближайшая соседка и родственница – тетя Женя.
– Пьем да поем, значит? – с порога начала она, постепенно повышая громкость своего и без того не слабого голоса: – А вы знаете, что ваш Степка моего Кольку покалечил?!
– Как – покалечил?! – всполошилась мама.
Евгения коротко всхлипнула и проголосила на слезливой волне:
– Не знаю, будет ли глаз видеть! Ни за что кинул бутылкой прямо в голову!..
– Какой такой бутылкой? – требовала подробностей Вера Ильинична.
А папа громко позвал:
– Степан?
Брат вздохнул, выбрался из-за стола и побрел к неплотно прикрытой двери. На время забыв про «домашку», потянулся следом Сергей.
– Объясни, в чем дело! – потребовала мама.
Степан обратился к тетке:
– А что Колька говорит?
Та огрызнулась:
– Что было, то и говорит: кинул бутылку ни с того ни с сего.
– Что я, дурак – бутылками с карбидом кидаться?
– С чем? – насторожилась мама.
Папа снова попытался вникнуть в суть конфликта:
– Ты, Женька, это… погоди нагнетать. Надо толком разобраться. Говори, Степан!
– Во разумник! – тут же встряла Евгения. – Оболтусов надо воспитывать, а не винище пить! Вот и мой где-то собакам сено косит, а сын в больнице!
– Ты, Женька, и сама выпить не дура! – хохотнул папа.
Мама взяла разбирательство в свои руки.
– Не молчи, Степа, рассказывай.
И Пан выложил, как все было.
Зацикленная на своем, Евгения завопила:
– Во как! Не просто посудина, а с этим… карпинтам! Вообще убить мог, паршивец!
– Подожди, Евгения! Значит, Коля утверждает, что Степан бросил в него бутылку с карбидом?
– Во! Утверждает!
– Почему я должна верить Николаю, а не своему сыну?
– Потому что твой стоит и ухмыляется, а мой в больнице!
– Не вижу логики, – заметила мама.
Сергей решил поучаствовать в выяснении истины, просунул голову в дверной проем и заявил:
– Я видел! Все было так, как Степа говорит.
– Конечно! – подбоченясь, заявила Евгения. – Конечно, будешь брату поддакивать, засеря малая!
Евгения Валерьевна – женщина простая – как думала, так и разговаривала.
Но тут папа вспомнил, кто в доме хозяин. Он так грохнул кулаком по столу, что громко звякнул соприкасавшийся с тарелкой стакан.
– А ну, дорогая, пошла отсюда! Пришла в мой дом и на моих детей гавкаешь! Виноват – ответит!
– А чтоб вы все сгорели! – парировала Евгения и выскочила за дверь.
Спать пацаны легли умиротворенные, почти счастливые. Как ни крути, спасибо тете Жене: ее крик оттянул на себя добрую половину родительского гнева. Понятно, папа и мама в один голос, что бывало нечасто, пригрозили: если еще раз услышат слово «карбид», обоим долго будет больно сидеть.
А Колька оказался сволочь, хоть и двоюродный брат. Так думал, засыпая, Сережка. Он не знал, что через два часа будет разбужен, напуган и опозорится, как малое дитя.
5
Сначала тявкнула вполне дружелюбно Белка. Этого в доме Величко Ивана не услышали. Но пронзительный собачий визг, полный боли, разбудил всех в доме и даже соседей Пороховых. Не проснулся только негромко похрапывающий Иван Петрович.
Все Величко по линии Ивана Петровича спали в одной большой спальне, куда выходила задняя стена печи. После недолгого, но душераздирающего взвизга Белки, не понимая, что к чему, не враз, как по команде, но в одну минуту сели на своих постелях Вера Ильинична, Степан и Сережка.
– Чо такое?! – воскликнул Степка, видевший в ночном мраке только смутные, как призраки, силуэты матери и брата.
Громкий дробительный удар в дверь заставил всех вздрогнуть. Затем послышался рев дяди Васи Величко:
– Верка! Ванька! Открывай!..
– Может, с Колькой что, – предположила мама.
– Не открывай! – чуть ли не в один голос воскликнули сыновья.
