Сережка кивнул и, помедлив, спросил еще:
– А попугать только?
– Что я – пугало? – сердито спросил участковый, потом добавил: – Ты ведь Величко?
– Да.
– Значит, это твои братья с карбидом баловались?
– До свидания, – вякнул Сережка и заторопился прочь.
Дома он поел сам, дал поесть курам и сел за уроки.
А вскоре и Степка притащился в родные стены неизвестно откуда. Был он бледен, молчалив. Нижняя губа в левом уголке хоть и была старательно зализана, но чуток кровоточила. Значит, поймали-таки…
Ни слова не говоря, старший брат начал собираться, как будто в путешествие. Мыло, зубная щетка, полотенце, запасное белье.
– Ты куда? – спросил Сережа.
– Малой, в последнее время ты ведешь себя правильно. Могу, значит, кое-что тебе доверить?
– Конечно!
– Смотри…
Брат задрал к подбородку нижний край рубашки. Сережка увидел на его пузе слева тонкую красную царапину, похожую на пробу Пирке, которую делают на руке.
– Это Пипа ножиком пощекотал, – чуть ли не хвастливо объяснил Степка.
– За что?!
– За то же самое. За камень, бутылку, за Колькину чепуху.
– Степ, а ты согласись! Пусть камень, что с того?
– Да? А потом он захочет, чтоб я его в попу поцеловал, и тоже соглашаться? И еще все точно тогда подумают, что я забоялся драться. Нет уж! Слушай сюда! Скажешь мамке, что я уехал в деревню к бабке на пару дней. Я записку напишу, а ты на словах подтвердишь. Понял?
– Да. А по правде ты надолго?
– Дней на пять. На субботу бой назначен…
Это было трудно – с честно вытаращенными глазами врать маме про то, что Степка как будто в деревне. Бабушка Степанида на вид была строгая, с выжженной солнцем кожей на лице и руках – как индеец. Совсем мелкого Сережу она как-то припугнула: «Будешь врать, а Никола-угодник услышит, – темный, как сучок, палец показывает на бородатого деда с иконы, – и станешь в постель писяться!» Сережа поверил, дома хотя бы старался не обманывать.
– Как это уехать с бухты-барахты?! – возмущалась мама.
Сережка, боясь выдать себя голосом, молча пожимал плечами.
Мама сходила к Микошиным – у них есть домашний телефон, – чтобы позвонить в деревню. Но вернулась ни с чем. В селе телефон только в сельсовете, а рабочий день давно закончился. Еще было опасение: придет сердитый папа, возьмется за ремень – от горячих по мягкому месту можно и проболтаться.
Стукнула калитка. Но пришел не папа, предварительно постучав в дверь, вошла тетка Женька.
– Добрый вечер вам.
– И вам, – сдержанно откликнулась мама.
– Ваньку ждешь?
– Чего его ждать? Придет рано или поздно.
Женька хохотнула.
– Поздно он придет, Вера! Суток через пятнадцать.
– О чем это ты?
– Мужики наши в чайной пересеклись вроде мировую выпить. После пятой – десятой рюмахи, как водится, сцепились. Побили стекла, посуду, теперь в милиции сидят. Стражев говорит: или штраф, или арест. Я-то за своего штраф платить не собираюсь. Пусть посидит, охолонет малость.
– Женя, скажи мне, пожалуйста, что они живут так не по-людски, как кошка с собакой?
– Ой, Вера, лучше тебе не знать!..
14
Сережка, Сашка и Славик погоняли хоккей на кромке устойчивого льда у берега реки. Заслышав резкий стон труб духового оркестра, сбегали посмотреть похоронную процессию, что текла по Володарской за речку. И отправились наконец домой. А на повороте с улицы Володарского на улицу Набережную, точно как в воскресенье после кино, дорогу мальчишкам преградила заречная троица: Пипа, Бэца и Гуня. Сережа испугался не сильно: все-таки белый день, даже блестящий от инея. И скорее всего, они ищут Степку… Как бы не так!
Пипа спросил у своих шакалов:
– Который? Я тогда в темноте не разглядел.
Бэца ткнул пальцем в Сергея.
Пипа цыкнул через зуб с нацепленной на него белой фольгой – подделка под железный зуб, бандитскую фиксу.
– Ну привет, бегун на короткие дистанции. А скажи мне, где твой брат зашился?
– Нигде.
– Что вы к нему пристали? – возмутился Славик.
Сашка помалкивал, но стоял рядом, не убегал.
– Заткнись, мелочь пузатая! – прикрикнул Бэца.
А Пипа не спеша полез в карман, достал папиросы. Он знал, наверное: после каждого нырка красной от холода, не защищенной перчаткой руки в карман Величко-младший ждет, что покажется лезвие ножа, знаменитого страшного Пипиного финаря.
– Повторяю вопрос…
– Не надо! – выкрикнул Сережка. – Он… он в деревню уехал!
– Зачем?
– Из-за вас. Чтоб вы к нему не цеплялись.
– Мы к нему не цепляемся, – пожал плечами Пипа. – Это ему из-за его ослиного упрямства жизни нет. Короче, расклад такой: если он не явится и не сделает так, как сказано, я тебя к забору гвоздиками приколочу. Это понятно?
– Мы родителям расскажем! – осмелился пригрозить Славик.
– А ну цыц! – прикрикнул на него Гуня и замахнулся, пугая.
Славик отскочил в сторону, но бежать не стал. И Сашка держался возле него, набычившись, словно готовый к драке.
Пипа откинул полу своего темного пальто, и Сережка увидел прицепленные к брючному ремню ножны из искусственной кожи, а в них – клинок с наборной плексигласовой ручкой.
– Понял намек? – весело и почти добродушно спросил Пипа.
Вот бы радоваться, как раньше радовался Сергей, когда старший брат уезжал в пионерский лагерь, когда можно было месяц побыть в детском углу спальни полновластным хозяином! Но сейчас Сережка не мог без Степки. Тот точно придумал бы что-нибудь… А может, и самому тоже убежать и спрятаться?
От отчаяния даже аппетит пропал. Сережка подошел к окну, прогретому солнцем до летнего тепла. На улице резвилась ребятня. Страшного Пипы не видно. Не хотелось верить, что он грозил всерьез, что этакий дылда может зарезать второклассника, но больно сделать – запросто.
По подоконнику ползло летнее насекомое – божья коровка, празднично-яркая возле ваты, вроде снега украшающей подоконник между двумя рамами. По осени забилась в какую-то оконную щель, а тут припекло солнце, и подумала, глупая, что опять весна. Сережка вспомнил детское колдовство, которым увлекались в детском саду, и преградил коровке дорогу, положив на ее пути палец. Бестолковый жучок помыкался туда-сюда и забрался-таки на подушечку указательного пальца. Мальчик плавно поднял палец вверх и забормотал заклинание:
