В большинстве своем они были артистами всех мастей – художниками, или скульпторами, или бедными студентами, или учителями, преподающими языки, или поэтами, или беглыми французскими политиками, или немецкими философами. Их духовные наклонности, какими бы еретическими они ни были, порою все же оказывались весьма возвышенными и одухотворенным на общем фоне с тех пор, как отсутствие денежных средств привело их к отказу от грубого материализма Гоббса и склонило к воздушным восторженным излияниям философии Беркли. Частенько, шаря понапрасну у себя по карманам, они не могли не отдать предпочтение фокусам Декарта, в то время как избыток свободы на их чердаках (как буквальной, так и фигуральной) соединялся с пустотой их желудков и наполнял их в высокой степени единодушным и неослабным вниманием к правильному усвоению возвышенных категорий Канта, особенно поскольку Кант (обделенность каким бы то ни было правом)
[162] есть один великий ощутимый факт в их проникновенно незаметной жизни. Вот прославленные нищие, от коих я узнал о глубочайших тайнах жизни, с тех пор как само их существование в центре столь ужасной ненадежности без обычнейших средств поддержки дает жизнь проблеме, над решением коей тщетно билось бы множество умников-теоретиков. Все же позвольте мне здесь представить на ваше рассмотрение три локона моих волос в память о всех таких знаменитых нищих, какие жили и умерли в этом мире. Я искренне и несомненно уважаю их – как правило, благородных людей в глубине души, – и по этой самой причине я осмеливаюсь говорить о них в игривом тоне, ибо там, где всегда есть место основополагающему благородству и непреложной чести, веселость никогда не считается непочтительностью. Глупцы да те, кто притворяется гуманистами, а также самозванцы и бабуины среди богов, лишь они одни обижаются на добродушные шутки; и с тех самых пор, как оба сорта сих людей и богов пребывают в убеждении, что их имена уцелеют для вечности, они редко тревожатся о подстрекательских сплетнях толстых старух или о веселых песнях смешливых мальчишек на улице.
Когда тело умирает, человек становится тенью. Здания, когда-то разделенные ради высоких целей, все еще сохраняют в своем названии свое благородство, даже когда их приспосабливают для самых посредственных нужд. Может показаться, что современные люди, словно по воле неотвратимого рока отказавшись от романтики да высоты, принуждены идти на компромиссы, а мысль о некоей, живущей лишь в их воображении исторической памяти служит им единственной поддержкою. Сия любопытная тенденция чаще всего дает о себе знать в почтенных странах заокеанского Старого Света, где до сих пор над Темзой один мост по-прежнему напоминает о религиозном движении доминиканцев
[163], несмотря на то что не одни только доминиканцы, но также многие воры-карманники стаивали на нем в старые добрые времена после правления королевы Бесс
[164], где также еще бесчисленное множество других исторических памятников сладостно и грустно напоминают современному человеку об удивительной череде предков, что предшествовали его новому поколению. Однако, поскольку мы относительно недавно обосновались на сих Колумбовых берегах, а посему исключается и большой вклад наш в появление здешних прекрасных объектов исторической памяти, несмотря на это, мы не вполне, не целиком лишены, особенно в наших старейших городах, некого прикосновения истории, что заметно то тут, то там. Так было и с древней церковью Апостолов, насколько известно, даже в ее первые дни, под сокращением «Апостолы», кои, хотя теперь и обратились из первоначального церковного строения в нечто совершенно противоположное, все же продолжали носить свое величественное имя. Стряпчий или артист, нанимающий здесь комнаты, в старом ли здании или в новом, когда его спрашивают, где его можно отыскать, обычно отвечает: «У Апостолов». Но поскольку теперь наконец, благодаря неизбежному переселению примечательных местных жителей различных профессий в процветающий и растущий город, почтенное заведение перестало быть столь заманчивым, как в прежние времена, для джентльменов, занятых бизнесом, и поэтому странный сброд из авантюристов и художников да нищих философов всех сортов фактически заполнил все освободившиеся помещения, таким образом упоминая о метафизической странности сих любопытных обитателей здания, будучи, в некоторой степени, осведомлен о том обстоятельстве, что некоторые из них были хорошо известными телеологическими теоретиками и социальными реформаторами да политическими пропагандистами всяческих еретических доктрин; по этой причине, говорю я, а также отчасти, возможно, из-за некоего легкомысленного озорства публики само древнее известное имя старинной церкви было сообща преобразовано ее тамошними жителями. Словом, протекло некоторое время, и такова стала общая манера в наши дни, что те, кто нанимал комнаты в древней церкви, стал фамильярно называть ее «Апостол».
И вот, поскольку каждый результат становится причиною нового и последующего, то и теперь получилось, что, сообразив, что они живут как своеобразный клан и при этом, к сожалению, не носят никакого названия, жильцы почтенной церкви стали выходить из своих несхожих комнат да собираться вместе для того, чтобы больше общаться; их влекло друг к другу название, ставшее для всех привычным. Мало-помалу от этой отправной точки они пошли дальше и постепенно наконец организовали особое общество, которое, несмотря на то что было совершенно незаметным или едва ли заметным в своих публичных демонстрациях, все же тайно подозревалось в том, что якобы имело некую таинственную, скрытую цель, неясным образом связанную с полным переворотом в Церкви и государстве, да было скорым и ранним предвестником некоего неведомого великого политического и религиозного тысячелетия. Однако, невзирая на то что некоторые ревностные консерваторы и ярые поборники морали несколько раз уведомляли полицию, предупреждая о том, чтобы те хорошенько присматривали за старой церковью, и хотя в самом деле иной полисмен порой посматривал с любопытством на подозрительно узкие оконные проемы высокой башни, все же, сказать по правде, это было место, судя по всему, очень спокойное и приличное, а его жители – компанией безобидных людей, чьи величайшие надежды не простирались дальше дорогих пальто и великолепных модных шляп – всего, что можно в изобилии найти под солнцем.
