Некое мятежное слово так и просилось на язык Пьера, но нежный голосок, что вдруг долетел из-под вуали волос, заставил его удержаться от высказываний:
– Мама… мама… мама!
И вновь, после непродолжительной паузы, прозвучал колдовской ответ гитары, вновь пробежали искры по трепещущим струнам, и вновь Пьер ощутил близкое присутствие некоего духа.
– Должна ли я, мама?.. Готова ли ты? Ты скажешь мне?.. Сейчас? Сейчас?
Эти слова Изабелл бормотала низким и приятным голосом, в той же манере, в какой на все лады произносила слово мама, до тех пор, пока на последнем сейчас магическая гитара не зазвучала снова; и тогда девушка отодвинула темную завесу своих волос. От сего движения ее длинные локоны упали на гитару, и мистические искры, кои все еще скользили по гитарным струнам, перетекли на эти дивные кудри; и вся оконница вдруг разом озарилась светом, который почти сразу угас; и затем, в наступившей тьме, замерцал каждый струящийся вниз волнистый локон, каждая прядь волос Изабелл, кои она откинула себе за спину, все они засветились то тут, то там, словно мириады фосфоресцирующего планктона в полночном море; и в тот же миг на волю вырвались все четыре мировых ветра, которые принялись что есть мочи дуть в свои рога, играя первобытные мелодии; и вновь, как и прошлой ночью, только еще более неуловимым и непостижимым образом, Пьер почувствовал, как его берут в кольцо десятки тысяч духов да гномов, а его душа колеблется на ветру, и вот безвестная сила бросает ее в бушующие волны сверхъестественного, и вновь услыхал он чудные, повторяющиеся слова песнопения:
– Тайна! Тайна! Тайна Изабелл! Тайна! Тайна! Изабелл и тайна! Тайна!
III
Пьер, лишенный почти всякой способности мыслить, оплетенный неведомыми чарами дивной девушки, глазел в сторону от нее, сам того не сознавая, словно в трансе; и когда тишина, в конце концов, снова воцарилась в комнате – умолкли все звуки, если не считать звука шагов наверху, – когда он понемногу пришел в себя да огляделся по сторонам, желая понять, где находится, он удивился, увидав, что Изабелл спокойно, хоть и вполоборота к нему, восседает на скамье, что ее длинные и пышные волосы более не мерцают и убраны за спину и что безмолвная гитара спокойно стоит в своем углу.
Он чуть было не задал ей какой-то необдуманный вопрос, но она тут же пресекла это, перебив его на полуслове да велев ему тихим, но, как ни крути, почти непререкаемым тоном, чтоб он никогда более не поминал о той сцене, которую только что пережил.
Он замолк, сильно призадумался и тогда пришел к убеждению, что вся сцена, начиная с первой музыкальной фразы, сыгранной гитарою, должно быть, произошла случайно, невольно, от взрыва чувств самой девушки, и в сие особое состояние повергла ее их новая беседа, а в таких обстоятельствах искусство игры на гитаре неизбежно явилось кстати.
Но ему никак не удавалось выбросить из головы все мысли о том, что некая доля сверхъестественного явно была во всем произошедшем… эта, скажем так, вольная и почти разумная отзывчивость гитары… ее струны, по которым то и дело пробегали чудесные искры… власы Изабелл, вдруг охваченные мистическим сиянием, – все это вместе отнюдь не производило впечатления, что оно было вызвано обычными или естественными причинами. Обостренным чувствам Пьера Изабелл представлялась плывущей в электрическом облаке; а ее ясное чело казалось ему неким магнитом. Впервые за эту ночь Пьер осознал, что суеверие, неотделимое от его пылкого восторга, не помешает ему проникнуться верою в необычайный физический магнетизм Изабелл. И тут – такой вывод напрашивался сам собою при наблюдении за той дивной силою, коей она якобы обладала, – ныне он впервые начал смутно догадываться, что над ним да над его самыми сокровенными мыслями и движеньями души эта девушка имеет еще более таинственную власть, власть, коя столь явно выходила за границы неосязаемого, что он был скорее склонен отнести ее к осязаемому миру, власть, коя по-видимому, не только пробудила в нем неизбежное влечение к Изабелл, но и отторгла его от привычной сферы – отторгла, скажем так, произвольно да как бы невзначай и без всякого умысла, кроме того, отторгла, нисколько не заботясь о том, что же с ними будет дальше, и, опять же, лишь оттого, что он ощутил влечение к ней. А над всем над этим величаво плыл и порою мешался с тем искрящимся электричеством, в волнах которого она, казалось, плыла, вечно вязкий да густой туман двусмысленностей. В их последующей совместной жизни он не единожды воскрешал в памяти эту первую магнетическую ночь, и ему чудилось, он видит, как Изабелл связывает его с собою посредством некоего уникального погодного заклятья – кое разом воздействовало и на его тело, и на душу, – заклятья, разорвать которое для него с той поры стало совершенно невозможным, а всей его мощи он не изведал до тех пор, пока не свыкся с его влиянием на себя. Сие заклинание, мнилось, и было той самой пантеистической
[105] первичной магией, что во все времена окружала весь без изъятия субъективный мир таинственностью да молчанием, а что до зримой способности Изабелл порождать электричество, то, казалось, она черпала силы от молний в небесах да от бесчисленных огней светлячков в траве, и чрез то ее власть впервые обнаружила себя перед Пьером. Она вся была словно соткана из огня и эфира, а вдохнул в нее жизнь, мнилось, некий вольтов столп
[106], что воздвигся выше августовских грозовых туч на закатном небе.
Редкая в своей прелести простота, невинность и скромность ее истории, и то, как она нередко принимала безмятежный вид человека, у которого душа нараспашку, и ее затаенная, по большей части тихая, ненавязчивая печаль, и то, сколь трогательны были ее ненаигранный тон да манеры, – все это лишь подчеркивало и выделяло необъяснимые, неуловимые и загадочные свойства ее души. Пьер осознал сие с особенной ясностью, когда она как-то раз, после непродолжительного молчания, продолжала свое повествование в столь нежно-доверительной манере, столь свободная от какой-либо хитрости, с такой, едва ль не крестьянскою простотой, да привела подробности, в коих было столь мало возвышенного, что, казалось, почти немыслимо вообразить эту скромную девушку в роли той мрачной, царственной ведьмы, коя совсем недавно приказала Пьеру замолчать таким повелительным тоном, вокруг которой парили в воздухе дивные храмы чудесных электрических искр. Но недолго ее рассказ длился в таком невинном духе, и порою от нее вновь начинали исходить слабые электрические искры, но это почти сразу же заслонялось такими нежными, добросердечными да истинно женственными повадками, что легкие слезы восхищения наворачивались на глаза Пьера, смотревшего на Изабелл с сочувствием, однако ж до сих пор не пролившего над ней ни слезинки.
IV
– Ты помнишь, брат, что я рассказывала тебе прошлой ночью, как эта… эта… ты знаешь, что я имею в виду… та, там… – она, не оборачиваясь, кивнула на гитару, – ты помнишь, как она у меня появилась. Но, возможно, я не упомянула, что торговец сказал мне: он выменял ее у слуг в большом имении, которое находилось далеко от тех мест, где я тогда жила…
