Нужно будет обязательно появиться на даче. Показаться, если не соседям, то сторожу. Сторож хорошо его знает, в прошлом году несколько раз косил траву у него на участке.
Тропинка разделилась на две. Данила подумал, тронулся по правой. Стояла абсолютная тишина, даже шум трассы был почти не слышен.
Нике будет лучше, если все поскорее закончится. Все равно выбора у него нет.
У него с самого начала не было выбора.
Данила отлично знал, почему Кирилл начал его пугать. Сашку бы не стал, а Данилу начал. Потому что завидовал Даниле. И даже не тому, что денег у Данилы больше. Другому завидовал. Независимости.
Сашка тоже сам себе хозяин, но все-таки перед больными заискивал. По крайней мере, должен был заискивать, по представлению Кирилла.
А Данила имел под рукой только тех, кого хотел. Ту же секретаршу Дашку.
Она пришла к нему устраиваться на работу, имея трехлетнего малыша. Диплом у нее был подходящий, строительного института, но малыш… Ее никуда не брали, а Данила взял.
И не прогадал. Ребенок болел, конечно. Все детсадовские дети болеют.
Иногда Даша приводила его на работу, и Данила никогда не возражал. Ему даже нравилось повозиться с малышом. Не в ущерб работе, конечно.
Он был отличным руководителем. Побольше бы таких, как он, и страна реально возродилась бы, не только на словах.
Он не мог позволить Кириллу лишить его бизнеса. У него не было выхода.
Данила остановился, послушал тишину, повернул назад, к развилке. Ника не могла уйти так далеко, у нее просто не было времени.
Дашка подвела его, когда он вез коньяк. Приготовленная бутылка лежала на заднем сиденье, и Данила раздумывал о том, как передать его Саше. Передать нужно было так, чтобы никто об этом не знал.
Каким-то образом Даша увидела его машину в довольно плотном потоке, запрыгала с поднятой рукой у края тротуара. Знал бы, что из этого выйдет, проехал бы мимо. Данила притормозил, секретарша влезла на заднее сиденье. На переднем у него тогда лежала сумка.
Он часто подвозил секретаршу. И не только ее, мастеров тоже. Впрочем, у большинства мастеров были свои машины.
– Ой, спасибо, – радовалась Даша. – Ветер такой, я закоченела вся! А это у тебя коньяк, да?
– Да, – подтвердил Данила.
– Дорогой? – предположила она.
– Дорогой, – снова подтвердил он.
Она еще о чем-то поболтала, а, вылезая, напомнила:
– Данила, коньяк.
– Пусть лежит, – сказал он. Его никто не должен видеть с коньяком.
Он не предполагал, что через полчаса позвонит Саша, и передать коньяк для Кирилла окажется проще, чем Данила думал.
– Не исключено, что в пятницу я вырваться не смогу, – объяснил он другу. – Передай Кирюхе. Начинайте без меня, а в субботу я точно подъеду.
Конечно, он не мог допустить, чтобы Лиза увиделась с Дашей.
Данила дошел до развилки и повернул на левую тропинку.
Очень хотелось пить и спать. Ника облизала губы, снова провалилась в темную пустоту небытия, а потом, почти сразу, вновь очнулась. В сон тянуло неудержимо, но она не понимала, где находится, и стала бороться со сном.
Открыть глаза было трудно, как будто веки ей залепили чем-то тяжелым. Она с трудом приоткрыла один глаз, но глаз тут же закрылся. Ей еще не было страшно, только очень хотелось понять, почему она спит не дома, а где-то в непонятном месте.
Где-то рядом звонил телефон, ее собственный, замолчал, зазвонил снова. Потом зазвонил еще чей-то телефон, чужой, и мужской голос произнес:
– Слушай, я в машине. Перезвони попозже.
Голос был знакомый, но Ника не сразу вспомнила, что принадлежит он Даниле.
А потом сразу вспомнила все остальное.
Она была на работе, и Данила позвонил ей с незнакомого номера, который почему-то показался знакомым.
Потому что с этого же номера кто-то звонил Лизе. Перед тем, как она умерла.
Ее телефон зазвонил опять, замолчал.
Сонная одурь затягивала, Ника изо всех сил старалась с ней бороться. Она уже понимала, что лежит на заднем сиденье машины Данилы. Она пошевелила запястьями – руки оказались свободными, только очень тяжелыми, не своими.
Машина остановилась, хлопнула дверь. Ника рискнула приоткрыть один глаз, приподняла голову. Поднимать голову было тяжело, но она справилась. Данилы в машине не было. Ника села, опершись руками о сиденье. Под правой нащупала что-то небольшое, машинально сжала предмет в кулаке, покосилась – телефон, чужой, старый, еще кнопочный.
Как ни странно, она не цепенела от страха. Может быть, потому что кружилась голова и приходилось с этим бороться. На страх просто не было времени.
Ника дернула дверцу, дернула второй раз. Дверь открылась, Ника выпала из машины. Выпала в прямом смысле, очутилась на дороге, стоя на четвереньках.
Дорога была пуста.
Перебежать ее у Ники точно не было сил. Она с трудом поднялась, держась за машину, каким-то чудом доковыляла до кустов, заставила себя продвинуться дальше, потом еще дальше.
Послышался шум проезжающей машины. Ника передвигала ноги, хватаясь за деревья. Потом провалилась в какую-то яму. Идти дальше сил не осталось.
Ей казалось, что мыслей в голове тоже совсем не осталось, но что-то заставило зарыться в снег, как в нору.
Пить хотелось невыносимо. Ника зацепила ладошкой снег, положила в рот.
Стало холодно.
«Я замерзну», – равнодушно подумала Ника.
Опять захотелось спать, но холод мешал.
С трудом заставив себя двигаться, Ника вылезла из своей норы, потерла онемевшие руки, побрела, проваливаясь, по рыхлому снегу.
Наверное, ее предки были охотниками. Она почувствовала опасность еще до того, как увидела сквозь голые стволы неясный темный силуэт. Ника бросилась в снег и замерла. Ей казалось, она даже дышать перестала.
Ничего не произошло. Когда рискнула поднять голову, человека уже не было видно.
Сколько она бродила по лесу, Ника не представляла. Наверное, долго, потому что, когда неожиданно поняла, что деревья впереди закончились, уже темнело.
Телефон противным скрежетом сообщил, что пришла эсэмэска. Эсэмэска была от Федора, Данила прочитал текст, поморщился.
Где-то хрустнула ветка. Он прислушался, внимательно вгляделся в деревья, пошел дальше. К вечеру похолодало, он зябко передернул плечами.
Ощупал себя руками, вспомнил, что старого телефона в куртке нет. Жаль, звонить Федору нужно было с него. Позвонить и выманить на Нику.
Федора тоже нельзя оставлять в живых.
Не столько от страха, сколько от несправедливости стало совсем муторно.
