– Это и есть ваша работа? – спросил Шура. Ваня бросил на него свирепый взгляд из-под пушистых ресниц (Шура почему-то заметил что у Вани совсем девичьи ресницы, да и щетина еще не начала расти) и кивнул.
– У тебя валидола случайно нет?
– Нет, – ответил Шура и склонился к Лизе, которая заметно осунулась и побледнела до синевы. – Что с ней?
– Отдача, – буркнул Ваня и занял место водителя, не собираясь ничего больше объяснять. – Садись уж, раз ты здесь.
Лиза пришла в себя только после того, как они въехали в город. Она глубоко вздохнула и провела ладонью по лбу, потом обернулась, посмотрела на Шуру и понимающе кивнула, словно была уверена в том, что он окажется на заднем сиденье машины.
– Ты как? – спросил Ванечка с тихой заботой в голосе. Шура едва рот не открыл от удивления: Воробей ни разу не был замечен в заботе о ком-то, кроме себя любимого. Лиза мягко усмехнулась.
– Терпимо. Деньги взял?
– Как договаривались. Я пересчитал.
Она протянула руку и вынула из бардачка пластинку каких-то таблеток. Не глядя, выдавила на ладонь белый кругляш, отправила в рот.
– Сколько времени?
Ваня посмотрел на часы.
– Полвторого только. Домой?
Откуда-то снизу Лиза извлекла сумочку, вынула пудреницу и стала прихорашиваться. Шура смотрел на нее и тихо кипятился: сколько можно вести себя так, словно его тут в помине нет.
– Не хочу.
– В клуб? – предложил Воробушек. Лиза отрицательно покачала головой и резко закрыла пудреницу.
– Хотя ладно, давай домой. На четвертую пару еще успеешь.
– На фиг она мне вперлась, – проворчал Ваня. – Кстати, мне новые ботинки надо покупать…
– Сколько? – осведомилась Лиза равнодушно.
– Восемь, – нагло ответил Ванечка. Шура аж присвистнул: не иначе, с золотыми шнурками обувка. Лиза с неудовольствием покосилась в его сторону и, достав из бардачка заветный конверт, протянула Воробушку еще три тысячи.
– Танцуй, милый.
– Не называй меня милым, – буркнул Ваня. – Мне это не нравится.
– Милый-милый-милый-милый.
Если Воробушек и обиделся, то несильно. Шура поймал себя на том, что завидует ему: он Лизин друг и помощник, он важен… А то, что было вчера – только вчера! – в кабинете иглоукалывания – так, мелочи жизни, физиология, простое проведение времени.
Того, что конверт с деньгами, небрежно брошенный Лизой через плечо, плюхнется ему на колени, Шура совершенно не ожидал.
– Тебе ведь тоже нужны туфли, – промолвила Лиза. – И диски.
Теперь была очередь Ванечки изумляться – он натурально раскрыл рот, и Лиза с неудовольствием посоветовала ему не пялиться на Черникова, аки на белого медведя в пустыне, а смотреть на дорогу. Ваня отвернулся, но по всему видно было, что он поражен в самый центр своего птичьего сердца.
– Я не возьму, – сказал Шура, и Ванечка таки не выдержал: оглянулся и назвал его дураком.
– Возьмешь, – спокойно сказала Лиза. – Купишь нормальную одежду взамен того тряпья, что сейчас носишь.
* * *
На тренировку она опять пришла минута в минуту. Шура демонстративно не смотрел в ее сторону, разглядывая те диски, что принес из дома, и размышляя, чего Лизе стоит беззаботно болтать с девчонками из группы, шутить и хохотать над их шутками и быть душой компании после сегодняшней работы – ведь ей было не просто физически плохо, ей было ужасно, он же сам видел. Что взять сегодня: румбу или медленный вальс, чтобы ей было попроще?
Девчонки рассмеялись на очередную Лизину шутку. Шура видел ее в зеркале: Лиза была прекрасно одета, мило и со вкусом накрашена, и только бледность выдавала тот факт, что ей сегодня пришлось потрудиться. А если все списать на слишком яркое освещение, то она выглядит превосходно.
«Я не возьму», – произнес он и протянул ей конверт.
«Гусары с женщин денег не берут?» – криво усмехнулась Лиза.
Шура все-таки оставил конверт на заднем сиденье машины, тем не менее, он неким хитроумным образом проник в его рюкзак. В конверте оказалась дикая сумма в тридцать две тысячи. Шура был натурально шокирован – неудивительно, что Ванечка приоделся и держится таким паном, с подобными-то заработками немудрено задирать нос. Конечно, Шура принес конверт в студию – брать так много денег казалось ему морально недопустимым, впрочем, он не взял бы от Лизы даже червонца, даже в долг – не так был воспитан.
Что ж, пускай будет румба.
Где-то в середине занятия Шура заметил, что Лизе как-то не по себе. Пару раз она отходила проверить телефон на предмет сообщений, о чем-то шепталась с Мадиной, с которой крепко сдружилась за последнюю неделю – казалось, что Лиза крепко напугана, что уже случилось или вот-вот произойдет что-то страшное. Ее напряжение передалось сначала Мадине, потом остальной группе: девчонки путались в простейших шагах, ребята спотыкались из-за этого и принимались материться. Шура не вытерпел и впервые за все занятия с этой группой объявил перерыв.
Ребята вышли покурить, девчонки разошлись по кучкам сплетничать, Мадина выбежала в коридор – ответить на телефонный звонок, а Лиза села на скамеечку и уткнулась лицом в ладони. Шура вынул конверт и подошел к ней.
– Держи. Мне не надо.
Лиза подняла голову и посмотрела на него устало и измученно. В ее глазах сверкали влажные блестки.
– Не надо, – повторил Шура. – Такое ощущение, что ты от меня откупаешься.
Она вздохнула. Взяла конверт, открыла и закрыла, даже не заглянув внутрь.
– Шур, какой ты глупенький.
– Возможно. Что с тобой?
Лиза шмыгнула носом и потерла глаза.
– Пока ничего. Слушай, ты в Бога… ах, да, я уже спрашивала.
– Да, спрашивала.
– Тогда, – вздохнула Лиза, – помолись за меня завтра.
* * *
А если ей больно?
А если у нее снова проблемы?
Ночной город тихо спал. Шура шел по задворкам спального района, темно было, хоть глаз выколи, и пару раз он едва не шлепнулся в лужу. Шура не знал, что за сила вытащила его из дома (поругался, снова поругался с мамой!) и поволокла через весь город к Лизе.
Она выглядела обреченной. Шура боялся одного: что не успеет. Что придет, а ему никто не откроет, и три окна во двор на втором этаже будут черными и незрячими. Что сегодня Лиза попрощалась с ним. И Шура спешил, срезая углы, выбирая короткий путь через подворотни и минуя редкие стайки пьяных подростков без страха.
Вся Лизина квартира была ярко освещена. Дом давно погрузился в сон, лишь ее окна горели в тревожной мартовской ночи золотыми маяками. Шура ускорил шаг, размышляя о том, что же он ей скажет, когда она откроет.
