– Какой… Какой сегодня день?
– Четвертое октября, – промолвила женщина. – Ну спи, спи.
И она вышла.
Тебя обманули, продолжала темноволосая. Он получил твое согласие – потому что любовь тоже сила, которую нельзя игнорировать.
Лиза.
Он вспомнил: девушка в восточном наряде, девушка перед зеркалом в танцзале, девушка в его руках… Лиза.
Я изменился? Я стал другим, сгорел на берегу, умер во время запечатления? Я уже не я?
Лиза.
Он звал ее из темноты.
Она не откликнулась.
* * *
Шуру выписали из больницы только в начале марта. Пономарев принес ему одежду – от белья до пальто, все дорогое и качественное. Одевшись, Шура посмотрел в зеркало и не узнал себя – девятнадцатилетнего пацана – в суровом молодом мужчине, в потемневших кудрях которого завивалась ранняя седина. Он постарел: по углам губ залегли глубокие складки, изменился взгляд и глаза изменили цвет с голубого на карий – бывалый битый волк глядел на Шуру из зеркальной глубины. «Это не я, – подумал он. – Это не могу быть я».
Это ты, ответило отражение, слегка ему кивнув.
Все считали его мертвым.
По официальным данным Шура теплым летним днем наткнулся в парке на компанию наркоманов. Они долго и жестоко его били, и жирную и окончательную точку в истории Александра Черникова поставил удар заточкой в печень. На Заключьевском кладбище всякий желающий мог увидеть его могилу и памятник – впрочем, желающих вряд ли нашлось бы очень много.
«Лиза меня уже оплакала», – подумал Шура и удивился безразличности тона своей мысли. Александр Черников был мертв; седеющего молодого мужчину звали Артур Ключевский, он был 1980 года рождения, образование имел высшее филологическое, был кандидат филологических наук, холостым, не судимым, танцором класса А (стандарт+латина). Выслушав все это от Пономарева, Шура изумленно вскинул брови: не сказать, чтобы он был против подобной биографии, просто не ожидал, особенно категорию А. Потом Пономарев сообщил, где живет господин Ключевский, и Шура изумился вторично: оказалось, что он жил в элитном доме на Советском проспекте у парка, и в квартире было три комнаты плюс кабинет.
«Мелочи, Саша… то есть Артур», – сказал Пономарев. – Совершенные мелочи».
Квартира ему понравилась. Пару дней Шура привыкал и осматривался. Отличный ремонт, качественная бытовая техника, домашний кинотеатр – глядя на огромный экран телевизора, Шура вспоминал: комната Лизы, такой же телевизор, множество книг, запах зеленого чая, Лиза. Он стоял у окна, прижавшись лбом к стеклу: внизу плавилась ранняя весна, вскипали ручьи, дробилось солнце в лужах, танцевало. Лиза была где-то в этом городе и в этой весне, Лиза давно забыла о нем, Лиза больше не принадлежала его жизни. Шура стоял у окна и сам не понимал, что плачет. Социальная модель, по которой надо испытывать подобные ощущения, ясна до невероятности, думал Шура, но неужели модель настолько велика и серьезна, что ее невозможно ощутить, и кажется, будто плачешь, скучаешь, тоскуешь – сам.
Потом он понял, что обязательно должен увидеть Лизу.
Хотя бы для того, чтобы понять, насколько изменился.
«Город» закрылся – на его месте строили торговый центр. Шура вздохнул и побрел вниз по проспекту, вспоминая, как однажды, таким же солнечным днем шел к Лизе, и в нем пела весна. Сколько времени прошло с того дня – год, век? Прохожие оглядывались на статного высокого мужчину в дорогом пальто; Шура ловил обрывки их мыслей, и складка меж его бровей становилась глубже, хотя мысли были очень даже позитивными. Он казался самому себе инородным телом в этой весне и в этом городе. Все – вместе, потому что очень многое соединяет казалось бы самых разных людей, и он – один: идеальный компьютер с набором лучших программ, и никто даже не заметит разницы, наоборот, его будут любить – он найдет и отразит в каждом нечто нужное и важное, он зеркало, в которое так приятно заглянуть. И если бы даже…
Они столкнулись возле роскошного супермаркета. Шура задумался настолько, что не заметил, как почти сбил с ног девушку в легкой дубленке. И он не сразу понял, почему румянец с ее щек стекает, уступая место полуобморочной бледности.
– Шура…
Из порвавшегося пакета разбегались апельсины – словно планеты, утратившие орбиты. Банка кофе разбилась об асфальт.
– Шура, ты?..
Он придержал Лизу под руку, иначе она бы точно сползла вниз без сознания. Она изменилась. Шура не мог сказать, в чем именно, но изменилась, она осталась прежней, и даже запах зеленого чая никуда не улетучился.
– Нет, – улыбнулся он. – Нет, вы ошиблись.
Прямо на его глазах, среди проспекта, в толчее машин и людей, в объятиях весны Лиза тонула в зловонном болоте, и он, Шура, не мог ее вытащить.
– Вы ошиблись, – повторил Шура. – Меня зовут Артур.
И сам удивился тому, как легко получилось назваться чужим именем. Или же Шура Черников действительно нелепо погиб летом, и Артур Ключевский, столкнувшийся с красивой девушкой у супермаркета, не имел к нему никакого отношения?
Ему захотелось закричать. Не в первый раз.
– Артур, – грустным эхом откликнулась Лиза. – Простите, пожалуйста, я обозналась.
Ты ошиблась, солдатка. Это бывает.
Шура отпустил ее руку, и та упала безвольной плетью. Лиза жадно вглядывалась в его лицо, понимая, что обозналась, обозналась, обозналась. Темно-зеленые глаза заволакивало влажным.
– Разрешите, я куплю вам кофе, – предложил Шура.
* * *
– Он погиб.
Лиза неторопливо размешивала сахар в чашке с дорогим хорошим чаем. Кафе, в которое Шура привел ее, было тихим и маленьким, а негромкая музыка – вполне приличной.
– Так по-дурацки… наткнулся в парке на каких-то урок. А закурить у него не было.
Шура понимающе кивнул. Лиза отложила ложку, отпила несколько глотков, промокнула салфеткой аккуратно накрашенные губы.
– Мне жаль, – выдавил Шура. – Вы его любили.
Лиза улыбнулась уголками губ.
– Да. Любила, – она грустно усмехнулась. – Знаете, когда я вас сегодня увидела, то подумала, что сплю.
– Я не хотел вас будить, – сказал Шура, и Лиза улыбнулась – уже по-настоящему.
– Спасибо вам, Артур. Мне кажется, вы очень… – Она замялась, подбирая подходящее слово. – надежный.
Шура покачал головой.
– Ну, это не про меня. Я немного раздолбай.
Лиза пожала плечами.
– А создаете впечатление солидного мужчины.
– Стараюсь, – сказал Шура, и они рассмеялись вдвоем.
* * *
Это оказалось очень легко – вернуться, не возвращаясь.
* * *
