Привычка та переходила от старших к младшим, перенять ее норовили и вовсе сосунки. Особенно же любили кощунствовать в отношении не забывших Бога старух, как в случае все с тем же Чалей.
Чем занят Чаля?.. Да ничем. Работает, конечно, наворачивая то вправо, то влево баранку разбитой колымаги.
А так – ничем.
Была, правда, в жизни его страсть к футболу. Лет десять защищал ворота сборной поселка.
На тренировки приходил всякий: злой и веселый, бодрый и усталый. Преображался тотчас, как только складная фигура его вписывалась в прямоугольник футбольных ворот. И тогда казалось, что внутренности Чали наздеваны на очень прочную гибкую пружину.
Удар! И, распрямляясь, пружина бросала тело в дальний угол под самую штангу.
Удар! И руки уже выхватывали мяч из верхнего левого угла…
Стоял Чаля мертво: смело выходил один на один с прорвавшимся противником, метался по штрафной площадке, падал под ноги. Затем легко подпрыгивал и точным ударом ноги посылал мяч кому-нибудь из своих игроков.
Зрелище, конечно, было необычное. Сходились поглядеть очередную игру все – от мала до велика. Но что, может быть, самое удивительное – никто в такие дни не вел речи о выпивке, и пресловутый Духов день выветривался из памяти людской напрочь.
Тонкими нескончаемыми ручейками тянулись к стадиону мужики, то и дело останавливая редких встречных тревожащими умы одними и теми же вопросами:
– Ну что?.. Будет игра?..
– Будет вроде…
– А на воротах кто?..
– Да Чаля вроде…
И текли, текли, вливаясь в узкую щель входа на стадион. Рассасывались вокруг поля где поудобней. Затем выходили на центр поля судьи, и тишина наступала такая, будто вдохнули в себя воздуху мужики, а выдохнуть и забыли.
Гремит в репродукторе знаменитый марш, и вот уже друг за дружкой трусят футболисты. И счастьем блестят глаза пришедших «поболеть» за «своих».
– Наши-то, наши, – шелестит сдержанный гул мужиковых, не прочищенных спиртным глоток, – в полном составе…
– А Чаля-то, Чаля… – постанывают притомленные ожиданием, – на воротах будет…
Начинается игра – и кончается за заплотом стадиона жизнь. Нет больше мастерских, нет хлопот хозяйственных, нет ничего. Есть только атакующие и защищающиеся. Есть Чаля – нагловатый, даже надменный, прохаживающийся вялой походкой, если команда на чужой половине поля, но мгновенно преображающийся, если вдруг на его святая святых – ворота, где он поставлен стоять насмерть, – готовится покушение коварного противника…
Пружина внутри Чалиного тела работает безотказно. Сжимается и разжимается. Сжимается и разжимается. И нет ей износу, будто сделана она из самой прочной железины, какая только и нашлась в совхозных мастерских.
Перекочевывает мяч на половинку поля противника, и Чаля обмякает, лениво тащится к какой-нибудь из штанг.
Так везде и во всем. Не из-за чего суетиться, он и пальцем не двинет. Но пружина в его теле неизменно присутствует и может распрямиться в самый неожиданный момент. Чалю тогда трудно узнать. Преображается на глазах, удержать, остановить его невозможно. Невозможно и предвидеть, в какую крайность кинет его эта находящаяся внутри Чалиного тела пружина.
А сейчас идет не спеша, о чем-то думая, чему-то посмеиваясь.
Чего хочет Чаля?.. Да ничего. Идет себе и радуется, что навстречу ему «канает» дружок Генка.
– Привет.
– Привет.
– Куда двигаешь?
– К клубу.
– Я только оттуда, там – никого.
Постояли, почесали затылки.
– Соревнования-то будут?
– Какие соревнования! Ни формы, ни мячей, раздевалка завалилась!..
– Да… Заняться нечем…
Еще постояли и еще почесали затылки. И кому-то в голову приходит навязчивая мысль:
– Может, бутылочку организуем?.. У тебя как с «шайбочками»?
– Что-то около рубля.
– Негусто, и у меня около того.
– Слышь, – веселеет один, – зайди к Вальке в контору, попроси до получки, у нее всегда есть.
– Дохлый номер, я у нее позавчера брал.
– Тогда к Любке, – не теряет надежды друг.
– А что, это дело…
Приободряются и вскоре появляются в магазине, где долго изучают этикетки на бутылках и консервных банках. Решают: надо взять что подешевле и покрепче. Пересчитав деньги, лезут без очереди к прилавку.
– Куда!.. – одергивают их вышедшие из терпения женщины. – Тут из-за булки хлеба торчи, а им бы только нажраться…
– Праздник сегодня, мамаши, Духов день, грех тяжкий – не выпить.
– Знаем вас, забулдыг, в очередь давайте…
– Энтот, – тычет в сторону Чали стоящая тут же бабка Оля, – у меня седни супу просил. На жратву – нет, а на водку нашли, окаянные. Мой-то Сарожка че тут удумал… – берется в который уже раз перемывать кости сыну, а парни тем временем распихивают бутылки по карманам, за ремни брюк, в руках остаются банка кильки и буханка черного хлеба. Не сговариваясь, идут за клуб в поселковый парк культуры и отдыха, где в тени акаций есть скамейка, припрятан граненый стакан. Банку кильки открывают ударом об угол скамейки, чтобы отверстие было пошире. Пробку с бутылки срывают зубами.
– На тренировку бы сейчас, – приняв первую, задумчиво жует кусок хлеба Чаля. – На воротах постоять…
Опрокидывает стакан и Генка. Тоже жует.
Молчат.
Затем опять выпивают в такой же последовательности.
– Давно был на стадионе-то? – выводит друга из задумчивости Чаля.
– Мимо хожу, – нехотя отзывается тот. – Трибуны прогнили, ворота заваливаются, поле коровы зас…
Выпитое вино производит свое действие, и вот они уже горячо толкуют только о том, что частенько приводит их в этот парк культуры и отдыха, что с годами еще больше придвинуло друг к другу и чем они не перестают жить, хотя оба разведены каждый в свою сторону своими собственными житейскими заботами. И, как водится, ярче и милее сердцу высвечивается самое начало их совместной спортивной карьеры, продлившейся в пределах поселкового стадиона добрый десяток лет.
– Бутсы-то первые, помнишь, как привезли?..
Генка помнит. Были они черные, с матовым отблеском и упругими носами. По всей подошве бородавками выпирали шипы.
Бутсы были самые настоящие, а в это верилось и не верилось. Примеривали долго. Спорили – получалось каждому на вырост. Хочешь, чтобы не болтались на ноге – подматывай портянку.
Не терпелось надеть. Не терпелось садануть по мячу. Не терпелось в полной форме выбежать в поле.
– А стадион-то как строили, помнишь?..
