Что ж, Александр Александрович сознавал свой долг. Как поётся в известной песне, «жениться по любви не может ни один, ни один король…» Тем паче русский самодержец. 15 марта 1866 года цесаревич Александр записал в своём дневнике: «Я её не на шутку люблю и если бы был свободным человеком, то непременно бы женился, и уверен, что она была бы совершенно согласна».
А возлюбленная не дремала. На балу 18 апреля княжна Мария Мещерская сообщила наследнику, что князь Витгенштейн сделал ей предложение. Ну а его же родители настаивали на браке с датской принцессой. Цесаревич в отчаянии писал:
«Я только и думаю теперь о том, чтобы отказаться от моего тяжёлого положения и, если будет возможность, жениться на милой М.Э. Я хочу отказаться от свадьбы с Dagmar, которую не могу любить и не хочу… Может быть, это будет лучше, если я откажусь от престола… Я не хочу другой жены, как М.Э.».
Но тут же высказывались и опасения… Видно, что цесаревич не вполне доверял возлюбленной, а потому появлялись такие строки: «А вдруг, когда наступит решительная минута, она откажется от меня, и тогда всё пропало».
В мае 1866 года в одной из датских газет было напечатано сообщение о нежелании цесаревича жениться на Дагмаре из-за любви к княжне Мещерской. Снова возникла неприятная ситуация, снова державные родители негодовали. Снова последовал серьёзный разговор. И лишь предупреждение императора-отца о том, что княжна Мещерская будет выслана из столицы, подействовало на цесаревича и он скрепя сердце дал согласие на брак с датской принцессой, попросив родителей не наказывать княжну.
Мать, Мария Александровна, обещала отправить Мещерскую в Париж вместе с тёткой княгиней Чернышёвой. Союз юных сердец был разрушен.
17 июня 1866 года состоялась помолвка, а 28 октября – свадьба цесаревича Александра и принцессы Дагмары. С Мещерской цесаревич увиделся с тех пор лишь однажды, в 1867 году, и в последний раз. Приняв решение наступить на горло своей любви, он сделался примерным семьянином.
Княжна Мария Элимовна Мещерская вышла замуж и стала княгиней Демидовой Сан-Донато, но вскоре, 26 июля 1868 года, ушла из жизни в возрасте двадцати четырёх лет.
Так закончилась печальная история любви будущего императора Александра III, вольно или невольно способствовавшего роману своего сына и наследника престола с блистательной балериной Матильдой Кшесинской.
В дневнике его появилось пламенное Лермонтовское стихотворение «Договор».
Пускай толпа клеймит презреньем
Наш неразгаданный союз,
Пускай людским предубежденьем
Ты лишена семейных уз.
Но перед идолами света
Не гну колени я мои;
Как ты, не знаю в нём предмета
Ни сильной злобы, ни любви.
Как ты, кружусь в весельи шумном,
Не отличая никого:
Делюся с умным и безумным,
Живу для сердца своего.
Земного счастья мы не ценим,
Людей привыкли мы ценить;
Себе мы оба не изменим,
А нам не могут изменить.
В толпе друг друга мы узнали;
Сошлись и разойдемся вновь.
Была без радостей любовь,
Разлука будет без печали.
«… Я теперь император и не принадлежу себе»
Николай Александрович не забывал о Кшесинской. Когда минули траурные дни, приехал к ней, чтобы сообщить невесёлую для неё новость:
– Я помолвлен. Приступаю к выполнению своего долга державного.
Кшесинская молчала. Она не плакала, не билась в истерике. Она достойно приняла тяжёлое для неё известие. Она понимала, что, даже если может быть его любимой, не может быть его женой.
Видя её реакцию, Николай Александрович помолчал и после паузы заговорил:
– Ты для меня навсегда останешься лучшим и близким другом. Если что, обращайся всегда. Но я теперь император и не принадлежу себе.
– Благодарю вас, Николай.
Она впервые обратилась к нему на «вы».
Николай Александрович не скрывал от будущей супруги, что до знакомства с ней у него был роман с балериной Матильдой Кшесинской. Кто такая эта Кшесинская, объяснять не пришлось. Имя будущей звезды русского балета уже знали в Европе.
Ну что ж, был роман, да весь вышел – всё завершено однажды и навсегда. Так и порешили, не вспоминать о нём. Но кто же мог подумать, что письма иногда застревают в пути, причём застревают порой не в самые лучшие моменты.
Но несколько писем от Матильды пришли позднее, чем надо бы.
Алиса увидела конверты. Вскрывать не стала – не могла так поступить, но спросить всё-таки спросила:
– Откуда эти письма? Как они здесь оказались?
Цесаревич Николай несколько смутился, но пояснил откровенно:
– Я тебе говорил о Кшесинской. Она уже в прошлом. Теперь я тебя люблю, только тебя и больше никого.
Алиса пристально посмотрела на жениха. Не верить оснований не было, а всё же кому приятно видеть адресованные жениху письма от женщины, к тому же, как знала Алиса, женщины неотразимой.
– Если хочешь, прочти. Теперь у меня нет от тебя секретов, – сказал цесаревич, хотя очень вряд ли хотел, чтобы Алиса согласилась это сделать. Мог представить себе, что писала Матильда, а особенно, как писала, какими выражениями. Знал, что слог у неё великолепен, знал, что она, говоря о любви, не стеснялась в выражениях.
– Нет, что ты, что ты, я читать не буду. Раз в прошлом, значит, в прошлом.
«…последняя встреча…»
И всё же ещё одна встреча Николая Александровича с Матильдой состоялась. Она просила о самой последней встрече, самой последней перед разлукой, которой уже не будет конца.
На Волконском шоссе, неподалёку от военного лагеря, в котором в это время находился цесаревич, был на взгорке небольшой сенной сарайчик – хороший ориентир для назначения встречи.
В условленный час Матильда примчалась из города в своей карете и, велев кучеру ожидать в сторонке, слегка придерживая длинное платье, поднялась к сараю, оглядываясь, нет ли сторонних наблюдателей. Но вокруг было безлюдно.
Цесаревич появился неожиданно. Он прискакал на резвом скакуне, легко спрыгнул, привязал скакуна своего к небольшой коновязи и пошёл к Матильде, прижимая к себе цветы и ещё какие-то коробки, которые отвязал от седла.
Он вручил цветы и обнял Матильду. Так стояли они, обнявшись, не в силах оторваться друг от друга. Потом цесаревич стал вручать подарки, но она была, как никогда, равнодушна к ним и машинально благодарила, кивая головой. Наконец, выдавила из себя:
– Мне так много нужно тебе сказать… Так много…
Он тоже что-то говорил, торопясь, словно боясь опустить главное, но разве возможно высказать всё, что хотелось, всё, что казалось важным. Важным было то, что они были вместе, ещё вместе, что глаза смотрели в глаза, что губы касались губ…
