Знаете, когда смотришь фильм «Цена сокровищ», боевой, остросюжетный, находишься в постоянном напряжении. И вдруг в конце счастливая развязка. Наш русский разведчик, молодой офицер, прибывает за своей любимой в иностранный порт на русском крейсере. Сцена в ресторане, прекрасный «Офицерский романс».
Куда бы лихая судьба ни носила,
Но в сердце немолчно поют голоса
О долгой дороге, о снежной России,
Высоким прозрачным чужим небесам.
Растрепанной гривой колышутся травы,
И карта, как сотня залатанных дыр.
Не бренною силой, но бранною славой
Потрепанный и непорочный мундир.
И затем сани, русская зима. Дорога, видимо, в имение этого офицера.
Заря наколдует малиновый отблеск,
И небо светлеет уже впереди.
От страха спасет офицерская доблесть,
От пули – святой образок на груди.
Но тут начинаешь понимать, какое время имеется в виду. Ну конечно же время между двумя революциями – 1905 и 1917 годов… Годы пред 1-й мировой. И тут становится ясно, что счастье героев будет недолгим. И ждут их испытания гораздо более суровые и страшные, нежели те, что были показаны в основной части фильма. И хочется верить, что спасёт героев «святой образок на груди», но верится в это слабо.
В 1911 году Дягилев пригласил Матильду Кшесинскую для выступления в Лондоне в осеннем театральном сезоне с тем, чтобы в 1912 году продолжить работу в Вене и Будапеште и закончить её весной в Монте-Карло.
Историк балета Арнольд Хаскелл (1903–1980) писал по этому поводу:
«…Кшесинская и Дягилев, две наиболее сильные личности в России… У них часто бывали бурные столкновения, и они бывали то союзниками, то врагами, но они уважали друг друга и обладали редким качеством – отсутствием злопамятности… Кшесинская была всесильной в России, могла иметь всё, что хотела, в Мариинском театре. Но в результате о ней написано фантазирующими авторами больше нелепостей, чем про кого бы то ни было. Ей приписывались все сенсационные происшествия её времени, и она не старалась весь этот вздор опровергать. Но что на самом деле было у этой женщины – это её бесконечное обаяние, её остроумие и ум. Широкая по натуре, она обладала темпераментом борца, так как на сцене нужно быть борцом. Но её наибольший недостаток заключался в том, что из борьбы она всегда выходила победительницей. Если она и Дягилев были раньше на ножах, то от этого больше не осталось и следа».
Матильда избрала для своих выступлений в Лондоне «Карнавал», два акта «Лебединого озера» и па-де-де из балета «Спящая красавица». Ну а партнёром стал Вацлав Нижинский. Она ещё свободно разъезжала с гастролями по Европе, ещё Старый свет пользовался миром, столь необходимым людям и столь ненавидимым нелюдями, которыми Запад богат во всю свою историю. Ещё можно было спокойно на некоторое время прервать гастроли и побывать дома, в России, в Рождественские праздники, чтобы встретить Новый год с друзьями, с родными и с близкими.
И снова маленькая радость…
«В этом сезоне в Александринском театре справляли чей-то бенефис. Я должна была участвовать с балетной депутацией в поднесении бенефициантке венка и адреса от балета. Я особенно тщательно обдумала свой туалет, так как чествование было при открытом занавесе. Я надела белое закрытое платье, которое мне очень шло, а на шею надела свои чудные сапфиры. Я выглядела действительно очень элегантно. Государь и вся Царская семья были в этот вечер в театре. После спектакля Государь подошел к Великому Князю Сергею Михайловичу и сказал: “Сегодня Маля была чертовски хороша”. Я обожала Андрея. Но в этот вечер, когда мне передали столь лестный отзыв Государя – да и вообще, когда Он мне оказывал какое-либо трогательное внимание, – всё прежнее вновь вспыхнуло во мне, минутами казалось, что взаимное чувство никогда не проходило, и я погрузилась в воспоминания, снова переживая минувшие счастье и горе».
Но 1912 год, после маленькой радости, принёс новое горе – почти полный паралич матери Матильды, о которой балерина писала: «…мама была для нас не только любящей матерью, но и нашим близким другом, советчиком и утешением для всех нас в нашей жизни. Вова, совсем ещё маленьким, любил бывать у неё. Она умела обращаться с детьми, и он уверял, что нигде, даже дома, так вкусно не кормят его, как у бабушки, которая всегда давала ему его любимые блюда…»
А в августе опасно заболел Андрей, и ему пришлось на зиму отправиться в Крым.
Кшесинская вспоминала:
«Мне приходилось выбирать между двумя дорогими для меня существами: или остаться около матери и отпустить Андрея одного, или же ехать с Андреем и оставить маму одну. Доктора, с которыми я по этому поводу советовалась, уверяли меня, что в том состоянии, в котором мама сейчас находится, ей не угрожает никакая опасность, и она может прожить еще очень долго. Они считали, что я могу спокойно ехать в Крым, а в случае необходимости через два дня буду дома. Я так и решила.
Андрей уехал в Крым 4 сентября – раньше меня – и поселился в свитском доме по приглашению Великого Князя Николая Николаевича в его имении Чаир. Андрей поехал со своим адъютантом Ф.Ф. фон Кубе и с полным хозяйством, камердинерами, лакеями, поварами и двумя автомобилями. Осмотревшись немного, он мне нанял в Новом Мисхоре прекрасную виллу недалеко от него. Но он меня предупредил, что в Крыму ни повара, ни прислуги найти нельзя и надо сделать, как и он, то есть взять с собою лакея и повара.
Мне пришлось взять целый спальный вагон, заплатив за все билеты полностью, так как со мною ехало довольно много народу. У меня была горничная, у Вовы – его человек и два воспитателя, француз Шердлен и Пфлюгер, мой лакей и два повара – всего девять нас было, а на месте наняли еще кухонного мужика, который оказался таким симпатичным, что я его взяла потом с собою в Петербург, его звали Белял.
Мне в первый раз пришлось побывать в Крыму, и он мне страшно понравился своим совершенно изумительным климатом и своей замечательно богатой и разнообразной растительностью. На юге Франции вся растительность кажется такой искусственной и бедной, несмотря на все усилия, а тут все растет обильно и густо, само собою и где угодно.
Я постоянно ездила к Андрею, часто у него обедала и проводила вечера. Он стал медленно поправляться, но все еще очень легко уставал от малейшего усилия, а потому мало кого мог, да и хотел, принимать и видеть. Иногда, катаясь днем на своем автомобиле, он заезжал к нам на виллу посмотреть, как мы устроились и как живём, но по вечерам он никогда не выходил из дома».
Интересны воспоминания Матильды Кшесинской о ныне знаменитом Форосе, в котором в 1991 году ломал комедию разрушитель СССР и советской власти некий Горбачёв, которого даже по имени и отчеству именовать противно. О Форосе Кшесинская писала:
«Сравнительно недалеко от нас, почти что под Байдарскими воротами, находилось одно из самых крупных и красивых имений Крыма – Форос, принадлежавшее Ушкову, которого я хорошо знала».
Вот так – одно из самых крупных и красивых имений в Крыму! Ну конечно же разрушитель залез туда, а как же-с, заслужил… В своё время осуждали царскую власть за мирские несправедливости, а потом и сами погрязли в значительно больших грехах. Но одно можно сказать твёрдо: русские цари, все, за исключением Александра I, подобно Горбачёву разбазаривавшего Россию, были истыми собирателями русских земель.
