Иван Сергеевич Тургенев всё это выразил предельно кратко: «К чему нам тут и крест на куполе Святой Софии в Царь-Граде и всё, чего так добиваемся мы, городские люди». Действительно, к чему всё это тем крестьянским семьям, которые лишились на той войне отцов, братьев, сыновей ради свободы будущих членов НАТО.
Прозаические начала стихотворения в прозе необыкновенно сильны, не менее сильны, чем начала поэтические.
Необыкновенно сильно звучат строки стихотворения в прозе «Дрозд II»:
«Меня терзают другие, бесчисленные, зияющие раны.
Тысячи моих братий, собратий гибнут теперь там, вдали, под неприступными стенами крепостей; тысячи братий, брошенных в разверстую пасть смерти неумелыми вождями.
Они гибнут без ропота; их губят без раскаяния; они о себе не жалеют; не жалеют о них и те неумелые вожди.
Ни правых тут нет, ни виноватых: молотилка треплет снопы колосьев, пустых ли, с зёрнами ли – покажет время».
Время показало… А Тургенев гениально предвидел и писал: «Горячие, тяжёлые капли пробираются, скользят по моим щекам… скользят мне на губы… Что это? Слёзы… или кровь?»
И апофеозом войны звучит стихотворение в прозе «Памяти Ю. П. Вревской». Да, это проза, тяжелая, всёсокрушающая высоким стилем проза, в которой звучат душераздирающие поэтические нотки. Поэзия тоже бывает тяжёлой и сильной. Вот как, например, «Вставай, страна огромная!»
«Она была в беспамятстве – и ни один врач даже не взглянул на неё; больные солдаты, за которыми она ухаживала, пока ещё могла держаться на ногах, поочерёдно поднимались с своих зараженных логовищ, чтобы поднести к её запекшимся губам несколько капель воды в черепке разбитого горшка».
Добавим: той самой воды – воды, как мы видели, купленной у спасаемых от османской смерти болгар, причём купленной не за малые деньги…
«Нежное, кроткое сердце… и такая сила, такая жажда жертвы! Помогать нуждающимся в помощи… она не ведала другого счастия… не ведала – не изведала…
Но горестно думать, что никто не сказал спасибо даже её трупу – хоть она сама и стыдилась и чуждалась всякого спасибо.
Пусть же не оскорбится её милая тень этим поздним цветком, который я осмеливаюсь возложить на её могилу».
Это написано в сентябре 1878 года, когда предательский Сан-Стефанский мирный договор был уже заключён. Россия не получила ничего – «наградою» были лишь тысячи погибших, умерших от тифа, искалеченных, только горе матерей и отцов, горе сестёр и детей, лишившихся отцов, и, конечно, свобода от османского владычества нынешних членов НАТО, то есть вероятных противников России! В это не хочется верить. Но разве это не так? Лично мне только после изучения ряда материалов при подготовке данной контрольной работы стали до конца понятны весьма известные и не раз цитируемые в литературе слова императора Александра III: «Жизнь ни одного русского солдата не отдам за то, что делается на Балканах» и «У России есть только два союзника – её армия и её флот».
Обо всём этом я считаю необходимым сказать, чтобы отметить высочайшую степень эгоизма и подлости практически всех тех, кому когда-либо помогала Россия. А наша держава помогала всегда и всем странам, в том нуждающимся. Но, говоря о союзниках в этой своей точной формулировке, император Александр III имел в виду как раз тех, кто должен был быть союзником, но не стал по корыстным соображениям. Там, на Балканах, посчитали, что с Западом им слаще будет. И вот теперь, в наши дни, приходит и осознание случившегося, и того, что сластей ждать не придётся, – та же член НАТО Болгария давно уже потеряла суверенитет и превратилась в колонию ЕС, как когда-то, простите за игру слов, была колонией СС.
Разумеется, император не стал бы говорить с укором о союзниках западных. Они всегда были врагами, даже когда считались союзниками. Он говорил о балканских народах, ну и те, кто цитировал его выражение, обычно стыдливо усекали цитату.
А война приближалась, и снова в союзники к России напрашивались её враги, чтобы урвать от этого союза побольше, чтобы за счёт русского солдата, как уже много раз в истории, поживиться грабежом общего врага, а ограбив того врага, снова начать дружить с ним против России. Подлецы обычно прощают подлость подлецам, поскольку они ведь реально родня. Тут даже не скажешь, что родня душевная, – души-то у них продажные. Святитель Войно-Ясенецкий в книге «Дух, душа и тело» ясно доказал, что душа ведь может быть и у животного. Скажем, у гиены, а вот дух живёт только в Человеке высшей пробы. Если у наших государей были Дух, Душа и Тело, то у врагов их и агрессоров, как и внутренних бесов, можно сказать, только Тело и Душа. У безбожников Дух отсутствует, у агрессоров, убийц, стяжателей и прочей мерзости Духа не может быть по определению.
Тревожные заботы предвоенного года
В предвоенные годы Кшесинская решила «на некоторое время прервать свою артистическую карьеру». Балетный критик, балетовед Андрей Левинсон (1887–1933) в своей статье «Балет» отметил: «Мы твердо надеемся на то, что балерина покидает Императорскую сцену лишь на короткий срок; её уход был бы тягчайшей утратой для нашей балетной труппы».
Между тем во всё ещё виртуальной семье Матильды Кшесинской проблемы нарастали. У великого князя Андрея не ладилось со здоровьем. Он уже попытался лечиться в Рейхенгале, в Баварии – самой значительной по размерам земле Германии, но после десяти дней наступило лишь ухудшение. По словам Кшесинской, его «схватил сильнейший бронхит».
Заметим… Это было начало 1913 года. Вспомним, долгое время этот год фигурировал в качестве отправной точки, с которой сравнивались успехи социалистического строительства в СССР. Вот эта «отправная точка» нам и интересна. Великий князь Андрей Владимирович спокойно путешествовал по Германии, мало того, именно в Германию, когда чуточку поправивший больной перебрался в Мюнхен, примчалась обеспокоенная его здоровьем мать великая княгиня Мария Павловна. И туда же она вызвала – обратим внимание – из Парижа своего постоянного врача профессора Робена. Почему я заострила внимание на этих фактах? Думаю, понятно. Шёл 1913 год, последний мирный год. Русские великий князь и его мать великая княгиня в Германию вызвали врача-француза. А спустя полтора года Германия сцепилась в жестокой схватке и с Россией, и с Францией. Кто бы мог подумать из тех, кого я назвала выше, что случится такая жестокая схватка? Мирная поездка, добрые отношения с теми, кто принимал в германских землях. Как же жестоки и бесчеловечны те, кто в алчности своей, ради корыстных целей, ради наживы и т. д. и т. п., в конце концов, превращают людей в непримиримых врагов и заставляют убивать, убивать, убивать…
Конечно, служители Мельпомены не участвуют в бойнях, да и страдают они – точнее, страдали – при прежних война в меньшей степени. Но тут назревало нечто иное – целью грядущей войны, уже назначенной нелюдями, хотя того не знали ещё даже те, кто открывал войну, – назревало переустройство мира, назревали смуты и испытания, через которые уже предстояло пройти всем сословиям, людям всех профессий. Назревала смута, которая не позволит никому отсидеться в сторонке. В первую очередь в России. И каждый должен был решить, что он будет делать в грядущем мире. Решать это предстояло и Кшесинской, которая, ещё вовсе не подозревая того, а лишь ощущая смутные недобрые предчувствия, всё же привычно и спокойно путешествовала по Европе.
