А в конце сентября настал черёд отправиться на фронт и великому князю Андрею Владимировичу – её Андрею… Правда, состояние здоровья не позволяло пока быть на передовой, и он оказался при штабе Северо-Западного фронта.
Широкое сердце Кшесинской охватывало беды и невзгоды многих близких ей людей, и вовсе неправильно слово «близких» понимать в нынешнем плане, когда чего только не извратили, когда трудно употреблять обычные, нормальные слова, не рискуя оказаться непонятой. Да, он был близким человеком, когда-то близким физически, в последующем близким другом. Он доказал свою преданность в годину испытаний, а вот в начале войны сам нуждался в помощи из-за тяжёлого и опасного заболевания. Кшесинская писала по этому поводу:
«Во время инспекторской поездки по Сибири Великий Князь Сергей Михайлович заболел суставным ревматизмом и по возвращении, дней за десять до войны, должен был слечь. Сначала он находился на своей даче в Михайловке, а с наступлением осени его перевезли в Петроград. Его болезнь, осложнившаяся плевритом, приняла очень тяжкие формы, и одно время доктора очень опасались за его жизнь. Проболел он почти что полгода, и я почти каждый день его навещала, поддерживая и подбадривая его как могла. В то время он был генерал-инспектором артиллерии, которую он знал, как никто. Он посвятил ей свою жизнь, не покладая рук работал над её усовершенствованием, и вынужденное бездействие во время войны бесконечно мучило его и угнетало. Во время болезни его дважды навещал Государь».
Началось всеобщее патриотическое движение помощи фронту, а одним из его направлений стало создание лазаретов. Лазареты создавали великие княгини дома Романовых, другие известные и состоятельные люди. К созданию своего лазарета немедленно приступила и Матильда Кшесинская. Конечно, такие лазареты приносили пользу. В подобных лазаретах больные чувствовали больший уют, да и, что греха таить, содержание и обслуживание были выше, нежели в казённых.
Матильда рассказала: «Я… нашла чудную квартиру недалеко от меня, на Каменноостровском проспекте, для небольшого лазарета, всего на тридцать кроватей, для солдат. Лазарет был расположен на первом этаже, а внизу было помещение для служащих. Оборудование заняло довольно много времени, и только в декабре 1914 года лазарет был открыт. Я не жалела средств на его устройство, в нем были две операционные комнаты и три палаты для раненых по десять кроватей в каждой. Я привлекла лучших врачей, которые каждый день посещали лазарет. Постоянный штат состоял из одной старшей сестры, двух сестёр и двух санитаров и повара Сергея, который начал у меня поваренком и к этому времени был помощником моего главного повара.
…Я страшно волновалась, так как теперь начиналась моя моральная ответственность за раненых. Среди первых прибывших один был очень тяжело ранен и в ту же ночь умер. Я приняла это близко к сердцу и, когда наступили его последние минуты, хотела вызвать доктора. Мне посоветовали этого не делать, так как доктор только что уехал после осмотра раненого и все необходимое прописал. Он ничего больше не в состоянии был сделать, и вызывать его было бесполезно, и это только помешало бы ему навестить тех, кто еще нуждался в его помощи, – слишком много было тяжелораненых, находящихся в его ведении. Все это было верно, спорить с этим я не могла. Но мне все же было тяжело и грустно, так как всегда остается надежда, что, может быть, доктор бы его спас».
Вольготнее и сытнее, и лучше было раненым в частных лазаретах. Матильда писала:
«Я делала все, что было в моих силах, стараясь баловать, как могла, раненых, чтобы хоть немного скрасить им жизнь вдали от своих, утешить их и подбодрить. Их семьям я посылала подарки, опрашивала их, кому могу помочь и в чем семья больше всего нуждается. Чтобы их развлечь, я устроила им однажды большой праздник и танцевала перед ними с Орловым и Стуколкиным, в костюмах, как следует, именно ту «Русскую», которую я исполняла раз в Красном Селе».
До Матильды Кшесинской доходили сведения о том, как относился к раненым государь, какую заботу проявлял о содержании госпиталей. Рассказывали о том, что он постоянно посещал медицинские учреждения, старался принять участие в солдатских бедах.
Председатель Союза ревнителей памяти императора Николая II Владимир Владимирович Свечин (1871–1944) в книге «Светлой памяти Императора великомученика Николая II» (Париж, 1933) рассказал:
«В промежуточные между дежурствами дни мы были командируемы в разные лазареты, не стоящие в списке предназначенных для Высочайшего посещения. Мы должны были передавать раненым царский привет и спасибо за службу и от имени Государя награждать Георгиевскими медалями тяжелораненых.
Сопровождая таким образом Его Величество в его поездках по лазаретам, я имел неоднократно случай наблюдать, какое глубокое впечатление производил на него вид тяжелораненых, ампутированных, ослепших и изуродованных, еще так недавно вполне здоровых людей, принесенных в жертву молоху войны, столь всегда противной сердцу Государя. Впечатление это бывало настолько сильно, что, несмотря на присущие Государю выдержку и самообладание, он иногда не был в силах скрыть своего душевного волнения.
И надо было видеть его глаза, когда, переходя от койки к койке, он склонялся над несчастными страдальцами и заботливо расспрашивал о их ранениях и сражениях, где они были ранены, интересовался, какой они части, какой губернии, есть ли семья и так далее. Я, который знал его глаза и столько лет уже ими постоянно любовался и, казалось, вполне их изучил, – я всякий раз в лазаретах поражался их новой скорбной красотой. Не могу выразить словами, сколько было в них сострадания и любви к ближнему. Всегда прекрасные, но обыкновенно нелегко проницаемые, они были в это жестокое время истинным отражением его благочестивой христианской души, и в них нетрудно было разглядеть, какие сокровенные струны затронула навязанная ему ужасная война, и понять, какой искренней и великой печалью звучали эти невидимые струны…
В день своего отбытия в Петроград Государь Император повелел мне остаться ещё несколько дней в Москве, дабы объехать неосмотренные лазареты и в первую очередь побывать в том, который Его Величество посетил перед самым своим отъездом.
– Мне пришлось сейчас торопиться, – сказал Государь, – и я опасаюсь, как бы кого не обидел, обойдя тяжелораненых и наградив случайно менее достойных… Поезжайте и проверьте, и если такие случаи обнаружите, то исправьте мой грех и обласкайте от моего имени обойдённых.
Эти простые слова русского Императора, запечатлевшиеся в моём сердце, как решительно рассеивают они возведенную врагами и недоброжелателями на него клевету о присущем ему будто бы бессердечье и безразличном отношении к участи и страданиям своих подданных!
…Привыкший разбираться в солдатских настроениях, я утверждаю, что никакой фальши во всем том, что мне довелось слышать и видеть, не было: простые солдатские сердца под благотворным действием царского внимания и ласки раскрывались, как полевые цветы под действием животворящего солнца. До сих пор вижу эти исхудалые и измученные лица, озарённые хотя, быть может, и минутной, но счастливой улыбкой… но особенно явственно представляю себе того безвестного героя, слова которого врезались в мою память, будучи настолько красивы в своей простоте и настолько возвышенны по духу, что привожу их как замечательный образец искреннего голоса народной души».
