По словам Кшесинской, «“Монтроз” был в 2500–3000 тонн, лёгким крейсером (как называют военное судно, среднее между эскадренным миноносцем и крейсером), спущенным в 1918 году и развивавшим 43 узла хода. “Монтроз” был снабжен аппаратами по последним условиям тогдашней техники для борьбы с подводными лодками и довольно сильной артиллерией против аэропланов».
Но особенно важной была информация, которой поделился с Кшесинской великий князь Андрей:
«Капитан отозвал Андрея в сторону, чтобы никто не подслушал, и спросил его, как он думает, погиб ли Государь в Екатеринбурге или нет. Андрей ему ответил, что у него нет никаких данных, подтверждающих или отвергающих это, но он надеется, что они могли быть спасены. О спасении Государя действительно ходило столько правдоподобных слухов, что невольно верилось в возможность этого и думалось, что большевики нарочно распространяют слух о гибели. В таком случае, ответил капитан, позволите ли вы мне выпить за здоровье Государя Императора? Андрей ему ответил, что ничего против не имеет. Тогда капитан приказал подать шампанское, и, когда всем раздали бокалы, он торжественно провозгласил тост за здравие Государя Императора. В ответ на этот тост Андрей провозгласил тост “за Короля”. Этот жест капитана толковался потом на все лады. Даже у Андрея закралось сомнение, не знает ли капитан больше того, нежели хотел или имел право сказать. Во всяком случае, тост капитана ясно доказывает, что в тот момент он сам не верил в гибель Государя и не имел официального подтверждения. Потом мы узнали, что большевики, боясь всеобщего негодования, старались скрыть убийство Государя и сами распространяли слухи, будто он был похищен “белобандитами”».
Пройдут годы, и Матильда Кшесинская прочтёт книгу французского историка Марка Ферро. Марк Ферро (род. 1924), специалиста по истории Европы начала XX века, истории России и СССР. (Учёный секретарь журнала «Анналы» (1964–1969).)
Книга называлась просто и кратко «Николай II». Но не простым и не кратким было содержание… Она оставила больше загадок, чем ответов на вопросы. Книга напомнила о тех тяжёлых и трагических днях, которые она окрестила окаянными по нашумевшей в эмиграции книги Ивана Алексеевича Бунина «Окаянные дни».
В 1918 и 1919 годах слухи о судьбе царской семьи были крайне противоречивы. Горькой болью отзывались в сердце, обнадёживающие радовали. И до Кисловодска, и до Анапы долетали не только слухи, доходили чудодейственным образом и газеты, либо вырезки из них, касающиеся царской семьи, причём, если центральным газетам вряд ли можно было доверять – они несли ту пропаганду, которая была выгодна властям, то небольшие уездные, губернские газетёнки сообщали множество сведений о том, как и что происходило в Екатеринбурге в июле 1918 года. Многие из приведённых в книге фактов Кшесинская помнила с тех грозных лет, конечно, не дословно, конечно, не точь-в-точь, но помнила. Да и как можно было забыть то, что пережито с таким надрывом, то, что прочувствовано, что не раз обсуждено с близкими. Ведь речь шла о незабвенном Ники, память о встречах с которым, память о первой любви, горячей и не сравнимой ни с какими увлечениями и влюблённостями в будущем, осталась навсегда в сердце.
Напрасные надежды
А между тем обстановка на фронте изменилась. Появились надежды на то, что скоро всё закончится победой не только на юге, но и на всей территории России. Матильда рассказала о своём возвращении в Кисловодск:
«В мае, когда весь Северный Кавказ был окончательно освобождён от большевиков, было решено, что мы переедем обратно в Кисловодск.
Обратное путешествие было опять организовано генералом Покровским, который прислал одного офицера и десяток казаков из своего конвоя, чтобы охранять Великую Княгиню и Андрея во время следования в Кисловодск.
Двадцать четвертого мая (6 июня) мы покинули Анапу, прожив в ней семь месяцев. В Анапе не было железной дороги, и мы сели в поезд на станции Туннельная, куда доехали в экипажах. Там нас ожидали приготовленные заранее вагоны, в которых мы и поместились в ожидании поезда. Не помню, когда в точности мы двинулись в путь. На каждой остановке у дверей вагонов стояли часовые, дабы никто в них не залез. В Кисловодск мы прибыли 26-го в 3 часа утра».
Приехав в этот город из столицы, Матильда выбрала земную сказку. Сказочные места, сказочную природу. Сказка была омрачена нашествием красных, их бесчинствами, превращающими жизнь в этом городе-курорте в «окаянные дни».
Выбор хорош с точки зрения красот природы и лечебных свойств, но Кисловодск становился настоящей западнёй в случае неудач Белого движения. Ведь для того, чтобы добраться до моря, предстояло проделать путь по местности, легко занимаемой противником. Занятие же этой местности перерезало путь к морю, а следовательно, к кораблям, несущим спасение.
«Жизнь в Кисловодске была совсем нормальная и беззаботная. Я бы сказала больше – то был пир во время чумы. Грустно. Добровольческая армия победоносно наступала, мы все думали, что Москва будет вскоре взята и мы возвратимся по своим домам. Этой надеждой мы жили до осени, когда стало ясно, что всё обстоит далеко не так благополучно, как мы предполагали. Белые начали отходить…»
И ещё случилось одно событие, характеризующее представителей дома Романовых. У великого князя Андрея Владимировича, которого в мемуарах Кшесинская, по понятным причинам, называет просто по имени, был адъютант полковник Фёдор Фёдорович Кубе. Долгое время он служил в этой должности и не раз показал себя честным, добросовестным и преданным офицером. В Кисловодске его поселили на одной даче с великой княгиней Марией Александровной и великим князем Андреем Владимировичем.
И вдруг он заболел тифом. Тифа тогда боялись все, от тифа выздоравливали немногие. Заражение же происходило мгновенно при общении. Приближённые великой княгини из опасений за её здоровье предложили срочно перевести полковника Кубе в госпиталь, но госпиталь был переполнен, и можно представить себе, какие там были условия. Великая княгиня заявила, что больной останется на даче…
Кубе болел две недели, и всё это время за ним ухаживали лучшим образом, презирая опасность. Вылечить не удалось, и 20 декабря Кубе умер.
И всё-таки жизнь в Кисловодске, несмотря на внешний покой и на то, что обстановка была несравнимой с той, что при большевиках, оставалась тревожной. В какой-то мере ещё более тревожной, нежели прежде. Быть может, всё это потому, что надежд на скорую победу над большевиками гораздо поубавилось. Отступление белых армий не сулило ничего хорошего, а напротив, вселяло тревогу. А потому, едва стало ясно, что положение на фронте уже вряд ли улучшится, приняли меры. Кшесинская сообщила об этом:
«В самый канун Рождества были получены очень тревожные сведения о положении на театре военных действий, и мы сразу же решили покинуть Кисловодск, дабы не застрять в мышеловке, и отправиться в Новороссийск, откуда, в случае надобности, легче было уехать за границу. С болью в сердце Андрей и его мать вынуждены были решиться покинуть Россию. Не буду описывать последние дни в Кисловодске, укладку, сборы, прощания, панику, охватившую всех жителей. Когда и как мы сможем уехать, мы в точности не знали. Впереди была полная неизвестность, на сердце тяжёлое чувство, нервы были напряжены до последнего предела. Наконец после бесконечных хлопот все было более или менее налажено, и 30 декабря около 11 часов вечера мы отправились на вокзал. Военные власти приготовили два вагона, один – первого класса, довольно-таки по тем временам приличный, для Великой Княгини и некоторых знакомых, больных и с детьми, и другой – третьего класса, куда я поместилась с сыном и другими беженцами. В другой половине этого вагона поместилась прислуга Великой Княгини и кухня. Мой Иван догадался захватить из дома маленькую плитку, пристроил её в вагоне с трубой, на ней его жена все время нам готовила. Сестра заболела тифом перед самым отъездом и была помещена в вагоне первого класса в отделении, которое ей уступил Андрей.
