В 1835 году на него, четырнадцатилетнего юнца, обратил внимание Император Николай I, тонкий ценитель искусств, стремившийся привлекать на русскую сцену талантливых артистов.
И вот тут нужно сделать маленькое отступление. В своих мемуарах Кшесинская сообщает интересную деталь. Как-то уже вошло в привычку у романистов, а позднее у киношников, вставлять сцены балов с обязательным исполнением мазурки, словно она испокон веков танцевалась в России. А в мемуарах Кшесинской мы читаем:
«Император Николай Павлович посещал Варшаву несколько раз, и ему нравились польские национальные танцы, в особенности мазурка. В Петербурге эти танцы тогда еще не были известны, и в 1851 году Император Николай Павлович решил выписать из Варшавы пять танцовщиков и танцовщиц для исполнения мазурки. В их числе был и мой отец. Мазурка имела огромный успех и с этого времени стала любимым танцем не только на сцене, но и на балах».
Вот тебе и раз! Не была известна в России! И причастен к тому, что стала известна, отец Кшесинской, который был приглашён в Россию вместе с другими танцорами и впервые выступил в Петербурге 30 января 1853 года на сцене Императорского Александринского театра в «Крестьянской свадьбе».
Матильда отметила, что отец «имел на сцене Мариинского театра неизменный успех у публики, а его исполнение мазурки считалось образцовым, так что его ставили выше знаменитого варшавского танцовщика Попеля». Театральный критик и историк балета Александр Алексеевич Плещеев так отозвался о Кшесинском:
«Более удалое, гордое, полное огня и энергии исполнение этого национального танца трудно себе представить. Кшесинский умел придать ему оттенок величественности и благородства. С легкой руки Кшесинского или, как выразился один из театральных летописцев, с легкой его ноги, положено было начало процветанию мазурки в нашем обществе. У Феликса Ивановича Кшесинского брали уроки мазурки, которая с этой даты сделалась одним из основных бальных танцев в России».
Кшесинская привела в мемуарах и ещё один любопытный факт, касающийся проникновения мазурки в Россию:
«Император Николай Павлович, который вообще очень интересовался балетом, так полюбил мазурку, что, когда 11 июля 1851 года, в день тезоименитства Великой Княгини Ольги Николаевны, в Петергофе был дан парадный спектакль на открытом воздухе, на генеральной репетиции Государь прошел на сцену и пожелал, чтобы протанцевали мазурку. Когда оказалось, что артисты не взяли с собою польских костюмов, он приказал танцевать свой любимый танец – мазурку – в костюме неаполитанских рыбаков. По счастью, капельмейстер А. Н. Лядов захватил с собою ноты. Этот случай был рассказан современником, генералом М. Гейротом, в его книге “Описание Петергофа”».
Феликс Иванович остался в России. Вскоре он женился на вдове балетного танцовщика Леде Юлии Доминской. Она вышла замуж уже с детьми от первого мужа и родила Феликсу Ивановичу двух дочерей – Юлию и Матильду – и сына Иосифа. Все они окончили Санкт-Петербургское императорское театральное училище и танцевали в Мариинском театре.
Старшей была Юлия, которую поначалу даже звали «Кшесинская 1-я», в замужестве Зедделер. Матильда была моложе её на восемь лет. Затем по возрасту шёл Иосиф, танцовщик и балетмейстер, оставшийся после революции в России и ставший в 1927 году заслуженным артистом РСФСР. Умер он в блокадном Ленинграде в 1942 году.
Матильда была на четыре года моложе брата.
Детские годы… Каждый вспоминает их с особым чувством. У Матильды эти годы остались теперь за кормой парохода, но она не могла не думать о них со светлой тоской и светлой болью:
«Детство моё было очень счастливое и радостное. Мои родители очень любили своих детей и жили для них. Своею любовью и заботою о нас они создали ту чарующую обстановку, которая останется навсегда самым дорогим воспоминанием моего детства. Моя мать окончила Императорское Театральное училище и несколько лет была артисткой балетной труппы, но вскоре покинула сцену, выйдя замуж за артиста балетной труппы Леде, француза по происхождению. Овдовев, она вышла замуж вторым браком за моего отца. От этих двух браков у моей матери было всего тринадцать человек детей, из коих я была самая младшая, тринадцатая».
С детских лет увлечение театром, с детских лет мысли и мечты о профессии, которой предстоит потом посвятить всю жизнь. Разве это не прекрасно? Мне посчастливилось видеть такую увлечённость в наши дни. Мой брат Дмитрий, побывав в четыре года с отцом на юбилее Калининского суворовского военного училища, уже более даже не думал ни о чём другом, кроме армии. Он знал, что это его путь, и, ступив на него, когда настало время, более уже не свернул. И теперь находится на очень ответственной службе, о которой почти даже рассказать почти ничего не может. Игрушки – только военные, причем если отец покупал ему, к примеру, танки, то не один, а сразу сначала три, затем – десять, чтобы он мог строить боевые порядки взвода, затем роты. И он прекрасно знал строи подразделений и строевые команды ещё в дошкольном возрасте, а с первого класса школы был неизменным командиром на проводившихся в ту пору маленьких школьных парадах 23 февраля.
Вспоминая это – парады школьные уже, хоть и смутно, но помню сама, – я прекрасно представляю, как маленькая Матильда постепенно врастала всей душой в будущую жизнь и будущую профессию. Конечно, профессии различны, но стремление к любимому делу, думаю, одинаково. А в порядке шутки скажу, что училище, в которое брат поступил после суворовского, – кстати, тоже следуя по стопам отца, – дразнили пехотно-балетным или балетно-пехотным. Ну а такое отступление как не сделать, размышляя над мемуарами Кшесинской, которая прекрасно, откровенно и очень трогательно описала своё знакомство с отцовской профессией:
«Я была любимицей отца. Он угадывал во мне влечение к театру, природное дарование и надеялся, что я поддержу славу его семьи на сцене, где блистали его отец и он сам. С трёхлетнего возраста я любила танцевать, и отец, чтобы доставить мне удовольствие, возил меня в Большой театр, где давали оперу и балет. Я это просто обожала. Во время одной из таких поездок в театр произошел случай, который так глубоко врезался в мою память, что я вижу его до сих пор во всех подробностях, как будто это случилось вчера. Однажды отец повез меня в Большой театр на дневное представление балета “Конёк-Горбунок” и поместил меня в одной из закулисных лож третьего яруса, которые предоставлялись артистам.
“Конёк-Горбунок”, поставленный Сен-Леоном впервые 3 декабря 1864 года для бенефиса Муравьевой, был чудным балетом, вполне понятным для маленькой девочки, которая только начинала любить театр. Отец исполнял мимическую роль Хана, одну из лучших в его репертуаре, и создавал незабываемый художественный образ. Посадив меня на стул, он поспешил в свою уборную, чтобы загримироваться и переодеться к предстоящему спектаклю. Я осталась одна в ложе. Прелесть этих лож заключалась в том, что они были на сцене, и из них можно было видеть не только весь спектакль, но и перемену декораций во время антрактов, что, конечно, меня очень занимало. Никогда не забуду, с каким восхищением я смотрела спектакль, с каким вниманием следила за танцами, за игрою отца, как любовалась декорациями и световыми эффектами: то день на сцене, то ночь и луна, то ветер и гроза с громом и молнией, всё это представлялось мне сказочно прекрасным, таинственным и необыкновенно увлекательным. Когда спектакль кончился, я стала терпеливо ожидать отца, зная, что ему нужно время, чтобы переодеться и прийти за мною для совместного возвращения домой. Но, видя, что никто за мною не приходит, я тихонько слезла с кресла и спряталась за ним, чтобы меня не заметили, в расчёте, что мне удастся остаться в ложе до вечернего спектакля, который должен был начаться через несколько часов. Пока же я могла из своей засады наблюдать, как к вечернему представлению ставились новые декорации, и это было для меня очень занимательно. Тем временем мой отец, разгримировавшись и переодевшись, спокойно отправился домой, довольный спектаклем и совершенно забыв все остальное, в том числе и меня. Увидев его одного, моя мать воскликнула в ужасе:
