Иногда мама отправляла меня в спальню, чтобы я посмотрела на то, что натворила, и никогда не забывала об этом. И тогда я стояла у постели сестры и смотрела на нее. А она смотрела на меня. Я очень хотела перед ней извиниться, но не могла подобрать слова.
Тяжелое то было время. Особенно весной. Я постоянно представляла, что случится с Магдалиной, если я съем клубнику. Мысль о том, что ее жизнь зависит от меня одной… Мне постоянно приходилось контролировать свои поступки и даже мысли. Иногда все это было выше моих сил. И тогда мне очень хотелось уснуть и увидеть во сне что-то хорошее, и чтобы жизнь продолжалась.
Когда клубничный сезон подошел к концу, я испытала огромное облегчение. Я устояла перед искушением и гордилась собой. Но главное, я гордилась тем, что это сработало: Магдалина постепенно поправлялась.
Мама возила ее в сад, посадив в старую коляску, и весной Магдалина напоминала кучку тряпья, а уже осенью сидела почти прямо. Всякий раз это длилось несколько минут, но, тем не менее, это был огромный прогресс.
Летом в саду делать было особо нечего, и во второй половине дня там было слишком жарко для Магдалины. Осенью мы опять стали ходить туда каждый день. Дождавшись отца с работы, мы отправлялись в сад небольшой процессией: он впереди, с инструментами на левом плече, в правой руке – ведро. Мама везла коляску. Магдалина была в шапке. Волосы у нее уже немного отросли, но по-прежнему были тонкими и белесыми и совсем не защищали макушку от солнца.
Я шла за мамой и думала о желтых яблоках, голден делишес. Отец сказал мне, как они называются и что они очень сладкие. Дерево росло так близко к границе нашего участка, что яблоки падали в борозду, а некоторые – и вовсе в наш сад. И я думала, что это не совсем воровство, что яблоки – это не то же самое, что шоколад и клубника. Грит часто говорила, что фрукты полезны для здоровья, и я собиралась припрятать парочку яблок для Магдалины. Я думала не только о себе, честное слово.
Путь в сад лежал через улицу с очень оживленным движением. На краю стоял большой старый деревянный ящик. В нем хранили соляную смесь, которой посыпали дорогу зимой. В то время он был пуст – я узнала об этом от отца. И мне начал сниться сон…
Мы направлялись домой. Магдалина сидела в коляске. Она очень устала и негромко плакала от боли. Мама останавливалась, прямо на улице опускалась на колени и начинала молиться. Я проходила мимо них. Отец уже поравнялся с ящиком. Я догоняла его, и дальше мы медленно шли вместе.
Затем я слышала позади себя треск и рычание. Обернувшись, я видела, как из ящика выпрыгивает черный волк. На нас с отцом он не обращал внимания. Волк несся к маме и Магдалине, одним прыжком оказывался у коляски и в мгновение ока проглатывал мою сестру. На маму он даже не глядел.
Затем бросался назад, к ящику, запрыгивал туда и, прежде чем захлопнуть крышку, смотрел на меня. Волк смеялся как человек, широко открывая рот. На его зубах все еще была кровь Магдалины. Я должна бы испытывать страх, но этого не было. По тому, как волк мне улыбался, я понимала, что нравлюсь ему. Мне даже хотелось забрать его домой, как собачку.
Мама стояла на коленях рядом с пустой коляской, воздев руки к небу. Отец клал руку мне на плечо. Радостно улыбаясь, он говорил:
– Это был Цербер. Красивое животное, правда? Ты видела, какой у него роскошный хвост? А зубы? Он оказал нам огромную услугу. Мы избавились от нее! Окончательно. Теперь нам не нужно больше молиться о том, чтобы наши грехи отвалились. Мы можем снова наслаждаться жизнью. Так мы и поступим, Кора. Показать тебе кое-что?
Это был поединок! Мужчина в спортивном костюме перестал принимать участие в разговоре. Он просто сидел рядом, словно его выключили. Безошибочный инстинкт затравленного животного подсказывал Коре, что он недоволен. Вот только она не понимала, что ему не нравится – ее ложь или методы шефа, его дотошность, настойчивость.
Кора не могла дать ему то, что он требовал. Это было почти так же, как тогда, с мамой. С этой проблемой она бы справилась – Кора уже давно научилась обманывать. Но на этот раз все было иначе. Она была словно зачарованная. Картинку прогнать не удавалось, и перед мысленным взором Коры возникали все новые и новые образы. Эти проклятые цветные пятна… И две спины на лестнице: мужчина и девушка.
Кора видела спины и на переднем сиденье машины, но это были спины двух мужчин. Один из них оборачивался к ней и улыбался. Его взгляд манил ее. Джонни Гитарист!
Все это просто фантазии. Грезы. Желания часто трансформируются в образы и распространяются в мозгу, похожие на воспоминания. А остальное… Голос девушки, сатиновая блузка, юбка с бахромой, соло на ударных… Все это она, наверное, когда-то слышала или видела. В кинофильме! Другого объяснения быть не может. Гереон постоянно смотрел телевизор, почти каждый вечер. За три года получается около тысячи фильмов. Если бы только ей удалось вспомнить название или финал…
Но шеф не оставил Коре времени на размышления. Откуда-то появились печенье и свежий кофе. На этот раз напиток, должно быть, заварил кто-то другой – он получился не таким крепким. Кора слышала голос шефа словно через вату. Кельн, Кельн, снова и снова. Почему она выбрала именно этот город, вот что он хотел узнать. Ведь Бремен или Гамбург были ближе. Где она взяла деньги на такую дальнюю поездку?
– Украла, – пробормотала Кора и уставилась в пол. – У матери. Почти восемьсот марок. На них я купила билет и смогла прожить несколько недель. Я сразу же нашла работу и сняла небольшую квартирку.
– Где?
И Кора назвала адрес Маргрет! Ничего другого ей в голову не пришло. Через несколько секунд она осознала, что именно сказала. И в тот же миг поняла, насколько бессмысленна ее ложь. Если шеф проверит ее слова, а он наверняка это сделает, то быстро выяснит, где заканчивается ложь и начинается правда.
Сердцебиение Коры усилилось, руки стали влажными от пота. Это была стратегическая ошибка. Теперь у Маргрет будут большие неприятности. Следовало сказать, что она удрала с Джонни. Не сразу, а в августе. Это важно. Кора не знала почему. Сейчас она вообще мало что понимала – слишком уж много мыслей роилось у нее в голове.
Может быть, сдаться? Ей уже доводилось слышать о людях, расколовшихся на допросе, – их сопротивление было сломлено повторяющимися вопросами. Но ее не сломать! Кора собрала остатки воли в кулак. Она еще может отыграться. Восемнадцать лет борьбы с матерью закалили ее, научили рассказывать истории так, чтобы не оставалось сомнений. Возможно, ей следует быть благодарной за это?
Если судить по ее внешнему виду, можно было подумать, что она смирилась. На миг поднять голову, бросить затравленный взгляд в глаза шефу, снова понуриться, приглушить голос. А внутри – тотальный самоконтроль и предельное напряжение. Сжать левую руку правой, вытереть липкий пот о юбку. Кора снова сидела на стуле. Ее плечи поникли. Георг Франкенберг мертв, его они допросить не смогут.
Слабый шепот:
– Вы же все равно это выясните. Да, была причина, по которой я приехала именно в Кельн. Я не сказала вам правду, потому что мне ужасно стыдно. Я ведь некоторое время таскалась тогда вместе с Джонни. Понимаете? В тот вечер, когда мы были в Гамбурге, он не отвез меня домой. Остальные ушли, и мы были в подвале одни. Он хотел, чтобы я с ним осталась. А я… я ведь спала с ним, и это было круто. Я думала, что теперь мы должны быть вместе. Это было в августе. Я уже говорила, что это было в августе?
