Отец ничем подобным не заморачивался. Приходя домой поздно ночью, да еще и навеселе, он говорил матери, что у них на работе был небольшой праздник. Он ведь не может все время этого избегать! Мама так же хорошо, как и я, знала, что он был с другой женщиной.
С тех пор как я застукала его в ванной, отец часто ходил к проституткам. После напивался до полусмерти, потому что чувствовал себя ужасно. А затем всю ярость, все презрение, которое испытывал к себе, вымещал на жене. Когда он прогонял ее от креста к плите, чтобы она еще раз подогрела ужин, мне было жаль ее. И я ничего не могла с собой поделать. Я говорила:
– Оставь, мам, я сама все сделаю.
Иногда мне хотелось плакать при виде того, как она украдкой пробирается обратно в гостиную. Мне было всего четырнадцать-пятнадцать лет, а я чувствовала себя старухой. Как будто у меня двое детей, которые больше и старше меня самой. Но это ничего не меняло. Я несла за них ответственность, должна была заботиться о них, воспитывать.
Маму воспитывать было незачем. Она была послушной девочкой. У нее никогда не было грязных мыслей, только грязное белье. А вот отец был ужасным хулиганом, с которым нужно быть построже. Уже в пятнадцать лет я говорила ему:
– Во сколько тебе обошлась сегодняшняя шлюха? В сто марок? В двести? На этой неделе мне нужно триста. Все подорожало. Кроме тебя, в доме есть еще люди, и у них тоже есть потребности.
Отец смотрел на меня, молча вынимал деньги из кошелька и придвигал ко мне по столу. Я знала, что он презирает меня за выражения, которые я выбирала. А я презирала его.
Мы стали врагами. Так бывает между матерью и сыном. Сын делает что-то такое, что не нравится матери. Потому что он знает: мать тоже это сделала бы – или, в моем случае, еще сделает. Но из них двоих мать сильнее. Пока они живут под одной крышей, она обладает огромной властью над сыном. Ведь он ее любит и от всей души желает, чтобы она любила его и гордилась им, даже если он постоянно кричит на нее, швыряя ей в лицо свои гнев и разочарование. Во всем виноваты отчаяние, одиночество и страх перед тем, что его оставит последний человек, который его любит.
Не мама, а я сломала отца. Это я была виновата в том, что он присоединился к ней. Что он в старости делил с женой не только постель, но и крест. Что он забыл о том, что был мужчиной. А он действительно совершенно забыл об этом, как будто доказательство у него наконец-то отсохло.
Потом я часто спрашивала себя, как могла решиться на это: спать с мужчинами за деньги. Я знаю, почему это делала – чтобы накопить на операцию. И в какой-то момент мне понадобилась дурь, чтобы заглушить отвращение – а для этого нужно еще больше денег. Однако такого объяснения мне всегда было мало. И самое ужасное – у меня в памяти ничего этого не сохранилось.
Я помню, как мы с Хорсти однажды курили гашиш в машине. Он скрутил «косяк» и дал мне разок затянуться. А потом сказал, что я все сделала неправильно, потому что сразу же выдохнула дым. Вот и все, остальное стерлось из памяти. То ли это было следствием наркомании, то ли имело какое-то отношение к черепно-мозговой травме, не знаю.
Врач говорил мне, что возможно как то, так и другое, что это называется вытеснением. Ведь я совершала поступки, которые нормальные люди не совершают. А мне хотелось быть нормальной. Я не желала думать о мужчинах, которым себя продавала, поэтому вытолкала их всех за стену. Я не желала, чтобы у меня в памяти оставались их лица, тела и лапавшие меня руки. Я не хотела видеть их перед собой. Дело в том, что мне больше не хотелось вспоминать…
И, несмотря на это, я часто задавалась вопросом: были они старыми или молодыми. Думаю, поначалу это были старики. Мужчины вроде отца, которым дома невмоготу и которые вынуждены удовлетворять свои потребности в ванной или на улице. Которые хотели лишь немного нежности и подтверждения того, что они все еще мужчины. Иногда я спрашивала себя, почему не предложила своему отцу:
– Ты можешь прийти ко мне, если тебе понадобится. Скажи честно, ты ведь уже думал об этом? Не переживай, ты не принесешь в жертву никакого агнца. Я никогда не была агнцем. Я всегда была волком. Ты даже представить себе не можешь, сколько всего я украла в «Альди» и «Вулворте». А также забрала силу из материнского живота. Перекачала ее через пуповину. Истощила ее мозг и толкнула в пучину безумия. Я – вервольф, выпрыгиваю ночью из ящика и пожираю невинных детей. А со стариков, которые не в силах сопротивляться, сдираю кожу и вырываю им сердце из груди. Я – зло во плоти, дочь сатаны. А поскольку ты – мой отец, то, соответственно, ты – сатана. Приходи в мои объятия, несчастный черт! Когда я была маленькой, ты звал меня. А теперь я зову тебя.
Но я ни разу не произнесла этого вслух. Однако по-своему пыталась извиниться перед отцом. Возможно, я видела его в каждом мужчине, с которым спала. Возможно, в какой-то момент я действительно поняла, что мужчины беззащитны перед своими потребностями. Не каждый обладает силой Спасителя, способного отречься и простить – даже шлюху Магдалину.
Глава одиннадцатая
Ее время вышло. Профессор попросил Кору рассказать ему о жизни с набожной матерью и слабохарактерным отцом. И она это сделала. Чтобы покончить с этим как можно скорее, Кора рассказала и о постыдном. Это было нелегко, но она справилась и была довольна собой и уверена в том, что профессор немедленно передаст ее слова прокурору.
Может быть, тогда кто-нибудь выяснит, что Франки был для нее всего лишь клиентом. Неплохое объяснение! Ей пришлось его убить, пока он не узнал ее и не сказал ничего ее мужу.
При мысли о Гереоне ей на глаза набежали жгучие слезы. Но тут же высохли. Годы, проведенные с ним, были все равно что заколки и помада, украденные в «Вулворте» и проданные или подаренные на школьном дворе другим девочкам. Теперь с этим покончено, раз и навсегда. В суде Гереон узнает, кому клялся в верности…
На обед было картофельное пюре с разваренными овощами. Мясо, нарезанное мелкими кубиками и состоявшее в основном из жира и сухожилий, плавало в неаппетитном коричневом соусе. На десерт принесли стаканчик фруктового йогурта.
На подносе лежала пластиковая ложка. Кора вспомнила, что произошло на озере, и все всколыхнулось вновь. Ну почему сын не попросил у нее йогурт? Маленькой пластиковой ложкой она просто поцарапала бы Франки лицо.
Кора съела немного пюре. У него был картонный привкус. Взяв в руки йогурт, она встала у зарешеченного окна, глядя на небо и спрашивая себя, где обедают те, кто спит на других кроватях. Неужели ее считают настолько опасной, что ей нельзя даже обедать вместе с остальными? Есть ли здесь люди или ей просто хотят внушить, что на остальных кроватях кто-то спит? Может быть, это проверка, просто чтобы проверить ее адекватность? Может быть, во время следующего разговора профессор захочет спросить ее, как она уживается с соседями по палате?
Некоторое время Кора размышляла, что ему ответить. Потом как следует взвесила вероятность того, что Франки был ее клиентом. Если профессор не додумается до этого сам, придется ткнуть его носом.
