– Странная история… И что же он сделал?
– Как по мне, он поступил грубо и несправедливо. Сперва несколько месяцев мучил ее скандалами и устраивал ежедневные сцены, хотя она сразу призналась во всем. В ту пору она была почти ребенком. Ничего не ведала о жизни. Думала, что полюбила того господина. Ей не к кому было обратиться за советом. Мать ее интересовала лишь собственная жизнь… Что же удивительного?.. В подобных обстоятельствах такое может произойти с каждой или почти с каждой девушкой. Когда она несколько лет спустя выходила за Ждыся, даже и не помнила об этой старой интрижке.
Я прервала его:
– Ну, в такое поверить непросто.
– Я бы не рискнул настаивать. Может, и помнила. Вероятно, даже и придавала ошибке своей молодости немалое значение…
– Отчего тогда она не призналась во всем мужу до брака?
Яцек тряхнул головой:
– Вот именно! Видишь? Но тут я с тобой не согласен. Она ведь могла верить, что ее старые чувства никогда не станут известны. Зачем ей тогда вкладывать любимому человеку в голову дурные мысли, зачем подрывать его веру в ее чистоту и честность, если, будучи его женой, она ощущала себя чистой перед ним. Наверняка с точки зрения формальной логики ты совершенно права. Но жизнь невозможно воспринимать с точки зрения буквализма. Нельзя превращать людей в статьи кодексов. Когда бы перед бракосочетанием она открыла Ждысю все, то наверняка сорвала бы и саму свадьбу.
– Неизвестно, дорогой. Если он и правда ее настолько сильно любил…
Яцек пожал плечами:
– Ну, любит-то он ее до сих пор. И все же оставил. Испортил и ее, и свое счастье, поскольку не мог достигнуть понимания, уступил экзальтированности, хотел видеть в ней ангела, а не человека, у которого есть право на ошибку. Подумай, любимая, сколько несчастья он причинил себе и ей…
– Но ведь, полагаю, и тебе было бы неприятно узнать нечто подобное.
– Наверняка, – кивнул он. – Между тем я точно не стал бы раздувать из этого трагедию. Сумел бы понять и простить. Простить по-настоящему. И будь уверена, во мне не осталось бы и наименьшей горечи.
Повисло молчание, которое я прервала только после долгой паузы:
– Яцек, зачем ты мне это рассказываешь?
Он ответил не сразу. Я видела, каких внутренних усилий требует желание искренне мне сознаться. Наконец он произнес:
– Поскольку, видишь ли, я задумывался и над обратной ситуацией.
– Как это – «над обратной»?
– Ну, например, если бы ты узнала что-то дурное о моем прошлом…
Сердце мое забилось сильнее. Значит, он сам решил затронуть эту тему. Я решила не упускать шанс:
– Ах, дорогой. Я никогда не думала даже, будто до нашей свадьбы ты был святошей. Убеждена, что, как и большинство мужчин, ты имел немало интрижек и, как мне кажется, пару серьезных романов. Но я не злюсь на тебя за это.
Яцек закусил губу:
– Ох, в этом-то смысле конечно. Но я о кое-чем другом. Думал, как бы ты приняла новость о том, что однажды я совершил неэтичный поступок.
– Это зависит от того, в чем он заключался, – заметила я без нажима.
– Не о том речь.
– Но для меня это важно. Скажем, то, что ты убил кого-то в гневе, я восприняла бы одним образом, но совсем по-другому, если бы ты что-то украл или, например, оказался альфонсом у старой бабы. Одно дело ограбить банк и совсем другое – соблазнить девушку и бросить ее с ребенком. Я говорю не о масштабе преступления, а о его сути. Хочу, чтобы ты меня хорошо понял. Есть поступки, которые навсегда изменили бы тебя в моих глазах. А есть такие, которые я сумела бы понять и простить.
Яцек, не глядя на меня, спросил:
– И как же ты разделяешь их на эти две категории?
Я задумалась и после долгой паузы промолвила:
– Полагаю, сумела бы принять неэтичный поступок, совершённый под влиянием чувств. Любви, ненависти, внезапного гнева, ревности. И, мне кажется, я не нашла бы оправдания проступку обдуманному, расчетливости, коварству и, возможно, обиде, нанесенной более слабому.
Яцек снова умолк. Его красивые брови выгнулись дугой в несколько болезненном выражении. Он чуть шевелил губами, словно запечатывая рвущиеся слова.
Опасаясь, что слова мои могут удержать его от признаний, я добавила:
– Впрочем, это непросто объяснить, пока не имеешь дела с конкретным фактом. Как знать. Может, то, что решительно оттолкнуло бы меня в одном человеке, в тебе, например, заставило бы примириться с некими чертами характера и твои действия я не восприняла бы как оскорбление.
Казалось, он не слышал того, что я говорю. Глядя в одну точку в стене, произнес:
– Бывают такие неэтичные поступки, которые невозможно заключить в рамки подобной классификации.
Наклонившись к нему, я ласково взяла его за руку. Он вздрогнул и на миг, на кратчайший миг поднял на меня глаза. Я знала, что ему легче сказать обо всем, чувствуя эту ласку. Он еще ниже наклонил голову и начал. Наконец-то начал!
– Видишь ли, Ганечка, я хотел бы тебе кое в чем признаться. В том, что торчит в моей совести словно заноза…
– Яцек, я слушаю тебя, – отозвалась я, затаив дыхание.
– Некогда, будучи совсем молодым и неопытным, я влюбился в одну девушку. Влюбился в нее так сильно, что, пожелай она, чтоб я совершил страшнейший из проступков, я совершил бы его без колебаний. Ты говорила, что подозреваешь, будто в те времена, когда мы еще не были вместе, у меня случались романы – и множество. Но твои подозрения напрасны. Я пережил лишь один, который и романом-то не был. Когда мысленно пытаюсь отыскать для него соответствующее название, мне на ум приходят слова «фарс», «драма», «трагедия», «комедия ошибок», назови как хочешь, но только не «роман». Я упоминал недавно, что некие дурные происшествия повлекли за собой последствия. Я использовал слишком мягкое определение. Эти происшествия не дурные, а убийственные. Теперь, когда предо мною отчетливо встают две альтернативы, когда я сумел упорядочить свои ощущения, то могу говорить с тобой совершенно искренне. Я знаю, ты сумеешь меня выслушать и постараешься не судить слишком строго.
– Можешь не сомневаться в этом.
– Спасибо.
– Знай, Яцек: у тебя нет друга лучше, чем я.
– А лучшего мне и не надо. И как к другу я, Ганечка, к тебе и обращаюсь с горячей просьбой. Ты и понятия не имеешь, насколько сложно мне говорить. Оттого-то я прошу тебя, очень прошу, чтобы ты приняла сказанное мной словно объективную и нерушимую правду. Чтобы ты поняла: я говорю все, что могу сказать. И чтобы ты не задавала мне вопросов. Сумеешь ли обещать это?
– Обещаю, – серьезно произнесла я. – Ты ведь помнишь, что я никогда не надоедаю тебе вопросами о делах, о которых ты не можешь или не желаешь говорить.
