– Мой дорогой Ромек. Я не гусыня. А ты, кажется, до конца жизни намерен парить в облаках, искать цветы полевые, играть на флейте. Это занимательно ровно до того момента, пока тебе восемнадцать. Но подумай, что однажды – как министр, а то и президент, с брюшком – ты с такими-то манерами станешь выглядеть довольно забавно.
Я чувствовала, как он весь сжимается от этих моих слов. Причина его способа жизни, полагаю, в робости. Хотела бы я знать о его мечтах. Наверняка они противоположны тому, чем он живет. В мечтах, должно быть, немало любовных побед. А может, там даже хватает и цинизма.
– Я стараюсь не держаться манер вообще, – сказал он возмущенно.
– Возможно, я неверно выразилась. Просто твой подход к жизни адски неудобен.
– И как это понимать?
– Ты ходишь на котурнах. Это требует немалого искусства, но сдерживает свободу.
– Искусства?
– Ну да, – решилась я на откровенность. – Своей кротостью и отсутствием агрессии ты создаешь вокруг себя ажиотаж. Призываешь покорять себя.
Он нетерпеливо дернул плечом:
– Я вовсе не хочу быть покоренным.
– Тем хуже.
– Мне до этого нет дела.
– Но именно такое впечатление ты и производишь, – сказала я напрямую. – Вот человек не от мира сего, ревностно хранящий сокровища своего сердца, зачарованная принцесса, неприступный замок – зови как пожелаешь, – который только и ждет победителя и захватчика.
Он неискренно рассмеялся:
– Уверяю, что я вовсе не жду такого. Подобные дела вообще занимают мало места в моей жизни, чтобы посвящать им столько внимания.
– Ага, и таким-то образом ты хочешь дать мне понять, что я слишком много о них думаю.
– Я не имел подобного намерения, но если уж мы говорим об этом… не стану возражать. Мне и правда кажется… По-моему, ты посвящаешь данным вопросам слишком много времени.
– А можно ли слишком много времени посвящать любви?!
Он снова зарумянился и ответил каким-то совершенно иным тоном:
– Любви можно посвящать хоть и всю жизнь.
Странно, что Ромек, при всей его красоте, настолько серьезен. Я бы понаслаждалась его профилем. Есть в нем что-то от Савонаролы
. Некое ярое выражение и классические линии лба, носа, подбородка. Он сумел бы проявлять жестокость. Когда бы ни любил меня, я бы наверняка побаивалась его. Это чрезвычайно странно, сколь большую власть может дать чувство. Я сидела рядом с ним, говорила ему обидные и раздражающие вещи, зная, что мне-то ничего не угрожает и одна моя улыбка, одно прикосновение к его руке способно сделать его счастливым.
– Жизнь была бы невыносимо скучна, – сказала я, – если смотреть на нее твоими глазами.
– Скучна? – удивился он. – Я абсолютно не скучаю.
– Ты воспринимаешь ее слишком серьезно.
– Ровно настолько, насколько она того заслуживает.
– Совершенно она того не заслуживает. И в том-то и дело, что не заслуживает. Знаешь ли ты, например, что такое приключение?
Он пожал плечами:
– У меня было немало приключений.
– Сомневаюсь. По крайней мере ты наверняка не делал ничего, чтобы попасть в них. У тебя все должно оставаться запланированным и подготовленным. Во всяком случае, то, что ты можешь осознать. Какая-то убийственная предсказуемость.
– Я тебя не понимаю.
– Это чрезвычайно просто. Ты всегда знаешь, как поступишь. Знаешь и зачем.
– Полагаю, каждый человек знает, зачем он поступает так или иначе.
– Вот именно. Тот же, кому известно чудо жизни, любит чувствовать себя лодкой без руля, несомой волнами.
– О-о-о… Несомой в любом направлении?!
– Нет. Общее направление придаем ей мы. Но определенная непредсказуемость – вот та необходимость, что хранит нас от скуки.
Ромек закусил нижнюю губу. Это еще больше подчеркнуло в чертах его лица выражение упорства.
– Прости, Ганечка, что не могу быть веселым товарищем, – сказал он. – И прости, что навеваю на тебя скуку. Если позволишь, я сойду. Собственно, вон там, у фотографа, имею одно дело.
Я засмеялась:
– Неправда. У тебя нет там дела, и ты вовсе не навеваешь на меня скуку. Или, скорее, я бы сказала, твоя разновидность скуки достаточно забавна.
Он глянул на меня почти с ненавистью:
– У тебя довольно оригинальный словарь.
– Спасибо за комплимент.
– Это не был комплимент. Наоборот. Что за странный способ разделять людей на две категории: скучных и забавных?
– А какие же есть другие категории?
– Да боже мой. Дельный, пустой, достойный, этичный… Тысячи слов.
Я почувствовала себя слегка задетой этим замечанием.
– Не хочешь ли ты сказать, что категории моего понимания мира слишком поверхностны?
– Хочу сказать, что ты не даешь себе труда искать более глубокие проблемы.
Я смерила его ироничным взглядом:
– Проблемы?.. И вправду полагаешь, будто ты для меня проблема?
Он, сильно покраснев, буркнул:
– Я не говорил о себе.
– Но я говорила. Я очень тебя люблю, мой дорогой, и совсем не скрываю этого, однако ты для меня вовсе не проблема. Я вижу тебя насквозь. Прекрасно знаю тебя…
– По-моему, ты слишком самоуверенна в своих суждениях.
– Вовсе не слишком. Ты ведь сделан совершенно из единого материала. Будь в тебе какие-то примеси, постарался бы от них избавиться.
Он задумался и ничего не сказал. Ответил лишь после паузы:
– Не знаю. Возможно, ты и права. В таком случае я действительно должен казаться тебе скучным.
– Вовсе нет, – запротестовала я. – Мне бы лишь хотелось, чтобы ты немного изменился.
Он посмотрел на меня испуганно:
– Чтобы я изменился?
– Ох, ты невыносимо серьезен. Неужели никогда не делал никаких глупостей?
Он, задумавшись, ответил:
– Делал. Однажды.
– Ты меня удивил.
– Однажды, когда, познакомившись с тобой, я не сбежал на другой конец света…
Красиво он сказал это. Что уже заслуживало награды. Я сняла перчатку и легонько погладила его по щеке. Он и правда очень забавный. Отдернулся так резко, словно я коснулась его раскаленным железом. Это шокировало меня.
– Прости, – сказала я. – Не хотела тебя обидеть…
У него играли желваки, зубы были сцеплены. Я знаю немногих столь же красивых мужчин с этой опасной, воистину мужской красотой. Он прекрасно умеет владеть собой, но его любовь должна быть бурей, ураганом. Сколько страсти скрывается под таким притворным спокойствием!
