– И ты так уверен в этом?
– Мамочка, – сказала я возмущенно, – а кто ж может быть информирован больше Яцека?.. Ведь они там, в дипломатии, всё знают наперед.
– Вы можете спать спокойно, – добавил Яцек. – Карлсбад и ваше масло никуда не денутся. Лучшее доказательство, что ваша информаторка неумна, – то, что она утверждает, будто Италия тоже собирается оттяпать часть Чехословакии. Ведь итальянцы с этим государством не имеют общей границы. Кроме того, они никогда не согласятся, чтобы немцы захватили чехов.
– Почему же не согласятся? Ведь Гитлер и Муссолини – друзья…
– Видите ли, мама, в международной политике все обстоит так, что ни один друг не желает, чтобы другой слишком сильно усилился. Чрезмерное усиление Германии было бы весьма опасным для Италии.
Я всегда удивляюсь, как логично и по сути у Яцека получается обосновать все. Как спокойно умеет он объяснять сложнейшие вопросы международной политики.
– Видите ли, мама, – говорил он дальше, – немцы, особенно сейчас, после завладения Австрией, должны по экономическим причинам стремиться к бассейну Средиземного моря. Уже нынче немецкое влияние в Югославии чрезвычайно сильное, а итальянцы начинают потихоньку противиться ему. Появление немцев над Адриатикой было бы для Италии поражением. Правда, есть возможности, о деталях которых я не могу сейчас говорить, предусматривающие некоторые изменения в устройстве Чехословакии, но даже они будут реализованы без войны, лишь с помощью переговоров. Речь идет об определенных послаблениях немцам на территории Судет. А война? Война в следующие два года просто невозможна, поскольку ни Германия, ни западные державы к ней толком не готовы. К тому же всеми странами нынче управляет поколение, которое уже пережило Великую войну. И это поколение совершенно не тоскует по войне новой.
Мама дала себя убедить и сказала, что Яцек буквально снял у нее с сердца камень.
Сразу после обеда начали приходить знакомые и родственники. Как видно, источником слухов была не одна пани Сарницкая, поскольку о Чехословакии говорили все. Я была очень довольна, что могла авторитетно возражать на эти глупости. В связи с чем даже заслужила (потому что он пришел вместе с Данкой) похвалу Станислава. Он сказал:
– Ты весьма рассудительна, и вижу, что эти дела тебе не чужды. У нас странным образом преувеличивают силу немцев и преуменьшают значение Франции. Правда, нынче в той стране царят отношения, которые совсем не радуют, но долго это не продлится. Этот народ уже не один раз за свою историю давал понять, что может избавиться от временной слабости. И теперь в случае опасности он куда легче, чем мы, восстанет из-под ярма евреев, социалистов и масонов.
Станислав – специалист по масонам. С отцом может разговаривать о них часами. Я много раз слушала эти их разговоры. Было бы ужасно, если бы масоны и в самом деле правили миром. Станислав полагает, что почти все значимые персоны в Польше и за границей являются ими. Я лишь не понимаю, почему, если они настолько сильны и пользуются такими средствами, как тайные убийства, до сих пор не сумели избавиться от всех своих врагов, и не только мелких, как, например, сам Станислав, но и таких, как Гитлер и Муссолини.
Кстати, Польша действительно оказалась в невыгодном положении, меж трех огней – большевиков, гитлеровцев или масонов. С кем же тут дружить? Я бы облегченно вздохнула, если бы Яцек стал министром иностранных дел. Имея такую голову, он наверняка справится с проблемами. Хотя, с другой-то стороны, все его дела с мисс Норманн я бы, например, сумела решить куда лучше, чем это выходит у него.
Наверное, завтра утром стоит позвонить Мостовичу, чтобы провести новый военный совет. С этой повязкой на голове я выгляжу совершенно очаровательно. Она немного напоминает серебряную шапочку.
Вторник
Сегодня я впервые встала. Собственно, меня ничего не беспокоит, но как же приятно оставаться на правах больной. Тетка Магдалена ведет себя со мной словно со святочным яйцом. У нее и правда доброе сердце. Поскольку Яцек был нынче целый день занят, мы с ней провели много часов за разговорами. Она впервые рассказала мне, отчего осталась старой девой. Я никогда не допускала, что она могла пережить нечто подобное и что подобное могла пережить именно она. Но в мире бывают великие чувства. Тетка Магдалена уверяет, будто любит его и теперь – настолько же горячо, как любила тогда.
Ей было всего восемнадцать. Когда закончила пансион, поскольку родители ее умерли, поехала к старшей сестре, пани Сулихве. Сулихвы обитали в своем имении в западном Полесье. Было у них двое сыновей. (Я знаю обоих. Один служит в военном флоте, второй занимает какое-то высокое положение на заводах Силезии.) Тогда им было лет по 10–12. Сулихва, который был старше жены, воспитанием детей особо не интересовался, полностью поглощенный хозяйством. Для мальчишек наняли гувернера и учителя в одном лице, господина Анзельма. Кроме них и немногочисленных слуг в огромном мрачном имении не было никого.
Тетка Магдалена уже вскоре после приезда уяснила себе ситуацию: отношения между ее сестрой Анелей и учителем не соответствуют тем, которые мог бы принять хозяин дома. Но, казалось, тот ничего не замечал.
Соседей там почти не было. А знакомые, что обитали в радиусе пятнадцати-двадцати километров, дома Сулихв избегали. Царила тягостная молчаливая атмосфера. Хозяин, будучи не занятым, запирался в библиотеке. Мальчишки, если не считать уроков, проводили время в своих тихих развлечениях, в которые никого не посвящали. Анеля бродила по дому словно тень. Тогда еще она не была некрасивой. (На момент нашего знакомства она была уже парализованной старушкой.) Действительно ли между ней и учителем случился роман, тетка Магдалена не знает до сих пор. Думает, что, возможно, его и не было. Чувство это казалось несколько нездоровым, ненормальным, таким, что в этой глуши появилось словно по неизбежности.
– Может, теперь, – говорила тетка Магдалена, – теперь, когда я знаю мир и сотни людей, я бы иначе смотрела на пана Анзельма. Но в одном я полностью уверена: все равно обратила бы на него внимание, поскольку это был необычный человек. Ему тогда было меньше тридцати, но он обладал огромными знаниями. Окончил два факультета, посетил множество стран. Широта его интересов указывала на незаурядный ум и на серьезный интеллект. И при том оставался совершенно неприспособленным к жизни. Человек в таком возрасте и с такой квалификацией пропадал в глуши, в бедном имении, занимая должность низко оплачиваемого гувернера, кое-как выполнял свои обязанности, собирал разные растения, зная названия каждого, – но собирал их небрежно и в конце концов выбрасывал на помойку. И так было со всем. Единственным развлечением его – если это можно так назвать – оставалась пара ежедневных партий шахмат с Сулихвой. Впрочем, Анзельм всегда выигрывал. Вечерами, когда все уже собирались спать, пан Анзельм оставался в малом зале с Анелей. Тогда читал ей или играл на старом фортепиано, которое сам и настроил. О чем они говорили и происходило ли это вообще – не знаю. Анеля возвращалась в свои комнаты довольно поздно. Я ежедневно слышала, как она приходит, поскольку доски в коридоре громко скрипели.
