– Вы меня заинтересовали. И к чему же стремились?
– К богатству. Я решил стать миллионером. Рожденный и воспитанный в бедности, воображал себе, что высшее счастье дают деньги. Не думайте, будто я был когда-либо настолько поверхностным, что думал о деньгах лишь как о бесплодном богатстве. Я не воспринимал его и как то, что лишь дает средство к беззаботной и безбедной жизни. Считаю его силой, которую получает тот, кто ею владеет. Мечтал – нет, неверно говорю, поскольку мечтать я не умел никогда, – строил планы, что стану создавать заводы и предприятия, что сделаюсь душой организованных человеческих толп, которым стану навязывать свое понимание мира, свои идеалы и всякое такое.
– Это весьма амбициозно, – сказала я.
Он кивнул:
– Я тоже так думал. Я так считал всегда. И буду уверен в этом, полагаю, до конца своей жизни. Итак, цели своей я достиг. Нынче у меня многомиллионное состояние. Я управляю множеством предприятий. Тысячи людей воспитываю согласно своим убеждениям. И все же понял, что счастье не в этом.
– Отчего же? – спросила я.
На его высоком лбу прорезались глубокие вертикальные морщины.
– Видите ли, все оттого, что, как я полагаю, всякий мужчина носит в себе двух людей: один из них человек, а второй – мужчина. Я не умею красиво говорить, но вы меня и так поймете. Как человек, я совершенно счастлив. Я знаю, что тружусь на благо общества и представляю собой ценность – бо́льшую или меньшую, не важно, но достаточную для себя, – это окружает меня признанием и уважением. Если бы я нынче умер, обо мне горевали бы как о честном контрагенте, справедливом работодателе, хорошем гражданине. Но, видите ли, никто бы обо мне не плакал.
– А вы в этом уверены?
– Безо всяких сомнений. У меня нет никого близкого. Как человек, я совершенно одинок. Я одинок и как мужчина. Вы понимаете? У меня нет жены, нет семьи, никого.
– Ах, боже мой! – возразила я. – Ведь то, что у вас нет жены, еще не исключает чувств, которые мы можем питать к тому, с кем не связаны браком, причем чувств взаимных.
– Я понимаю, о чем вы хотите сказать. Увы, я к такому неспособен. Не умею так. Уж простите мне грубую мою искренность, но не желаю маскировать ее перед вами. У меня никогда не было любовницы. То есть никогда не было у меня женщины, с которой меня единили бы хоть малейшие чувства. Я не люблю полумер. Не люблю комедий. Те женщины, с которыми я сталкивался, по-другому смотрели на эти вещи. Я платил, они брали деньги.
– Это ужасно. Не поверю, будто вам этого было достаточно.
– Долгие годы я верил, что было. Но…
Он вдруг замолчал, поскольку вошла тетка Магдалена, а с ней Юзеф с подносом. Когда Юзеф вышел, господин Юргус обратился к тетке Магдалене:
– Я ужасно извиняюсь перед уважаемой пани, но у меня есть нечто, что я должен оговорить с пани Реновицкой наедине. Личный разговор, который скоро закончится, поскольку через час у меня поезд. Не обижайтесь, в доброте своей, на мою прямоту.
В тетку словно молния ударила. Она покраснела, несколько раз хватанула, словно рыба, воздух, вскочила со стула и, бормоча какие-то слова, которые невозможно было понять, мелкими шажочками выскочила из комнаты. Если бы этот человек знал, какого труда мне стоило сдерживать смех. Сколько живу, никогда еще не видела, чтобы кто-то смел в чужом доме таким вот образом выставить из комнаты старшую даму!..
Он начал говорить так, будто ничего и не случилось:
– Я убедился, что этот второй Юргус, этот неофициальный Юргус, сидящий во мне забытым и затюканным мной первым, тоже имеет права́ и тоже требует своего счастья.
– Полагаю, он даже заслуживает его.
Он поднял на меня взгляд и спросил:
– Вы говорите серьезно?
– Абсолютно.
– И отчего же вы так считаете?
– Ну, я не намерена делать вам комплименты, но вы молоды, мужественны… я бы сказала, по-мужски. Вы заслуживаете личного счастья.
Он ничего не ответил. Казалось, ищет слова, с которых начать. Внутренне я просто дрожала от нетерпения, хотя, конечно, догадывалась, что именно он желает мне сказать. Наконец он отозвался:
– Однажды я вас увидел. С этого момента не мог о вас позабыть. Позже, у одной из ваших приятельниц, я случайно увидел вашу фотографию. Я много раз приезжал в Варшаву в надежде, что мне удастся познакомиться с вами.
Он налил себе в стакан виски, похоже позабыв о содовой, поскольку выпил стакан одним махом.
За дверью раздался скрип. Я была почти уверена, что если кто нас и подслушивает, то это тетка Магдалена. Но на этот раз мне было нечего скрывать. Абсолютно. Пусть слышит, пусть знает, как ко мне относятся. Пусть даже повторит подслушанное Яцеку. До некоторой меры это было бы мне на руку, и, когда господин Юргус спросил меня, может ли он говорить совершенно откровенно (как видно, до его ушей тоже донесся этот звук из-за двери), я уверила его, что нас никто не слышит.
Он начал говорить: медленно, словно каждое слово давалось ему с предельным трудом:
– Я не умею такого… Понимаю всю абсурдность своего поведения. Но у меня нет другого выхода. Вы замужем. Уже одного этого хватило бы, чтобы я умолк. Я ни на секунду не желал бы сойти в ваших глазах за наглеца. Я могу полагать, что вы довольны своим замужеством, я вижу едва ли один шанс на тысячу, что все обстоит иначе. Но до самой смерти не простил бы себе, если бы не воспользовался этим единственным шансом. Конечно, любые сравнения здесь были бы нонсенсом. Я имею в виду то, что вы могли бы сопоставлять в вашем муже и во мне. Такому сравнению просто не место. Мы или принимаем нечто, или нет. И все аргументы должны тут молчать… – Он поднял на меня глаза и после короткой паузы произнес: – Не согласитесь ли вы стать моей женой?
Сказал он это тоном сухим настолько, что тот показался мне почти резким. Боже мой! Сколько же девушек и женщин были бы счастливы услышать такое. Я верю, что немного нашлось бы таких, кто ответил бы отрицательно. Наверняка местечковое происхождение этого человека могло вызывать настороженность к нему. Да и фамилия его была не слишком уж благозвучной. Но что за великолепным мужчиной он являлся! Жену свою он наверняка обожествлял бы. Всю жизнь она бы чувствовала себя подле него в безопасности, ощущала бы его силу, мудрость, смелость и покорность. Покорность исключительно ей. Я так мало была знакома с ним, однако в подобных вещах важно инстинктивное ощущение. Я знала, что в нем нет ничего банального, ничего тайного, ничего, что не было бы наполнено содержанием. Его характер должен быть наподобие его мышц и плеч… Он неторопливо закурил, а я думала: «Кто я такая на самом деле? Чего стою? Не слишком ли мало уважаю себя? Потому что наверняка во мне есть некие существенные, глубокие достоинства, если я с такой легкостью завоевываю чувства любого мужчины. Такого, как он, как Яцек, как Ромек или Роберт. Ведь эти люди не желали бы меня так сильно, если б речь шла лишь о моей красоте. Пусть завистники тысячу раз повторяют, что все мои успехи зависят лишь от моей красоты, – я им не верю! Соглашусь с тем, когда речь о существах несложных, вроде Тото. (Да и в таком случае не полностью! Тото, кроме прочего, тоже оценивает мои внутренние достоинства.) Но эти, эти умудренные мужчины, они ведь замечают достоинства моей души. А потому меня наполняет такой нежностью любая их жертва, как, например, вот эта».
