– Несколько человек с мозгами сейчас изучают этот вопрос, – продолжал он. – Поэтому надо торопиться, если не хочешь остаться на обочине. В том-то и состоит секрет большого бизнеса – успеть раньше других, мистер Ходди.
Клэрис, Ада и их отец сидели совершенно неподвижно, глядя прямо перед собой. Никто из них не двигался и не произносил ни слова. Говорил только Клод.
– Главное – позаботиться о том, чтобы опарыш был жив, когда отправляешь его почтой. Видите ли, он должен шевелиться. Опарыш, который не шевелится, никуда не годится. А когда дело наладим, когда у нас будет капитал, тогда построим теплицу.
Клод помолчал, потирая подбородок.
– Вам всем, наверное, интересно узнать, зачем на опарышевой фабрике нужна теплица. Что ж, скажу. Для разведения мух зимой. Зимой особенно важно позаботиться о мухах.
– Ну ладно, хватит, спасибо, Каббидж, – неожиданно произнес мистер Ходди.
Клод только сейчас увидел выражение лица мистера Ходди. Он замолчал.
– Не желаю больше слышать об этом, – сказал мистер Ходди.
– Я хочу лишь одного, мистер Ходди, – воскликнул Клод, – дать вашей дочери все то, что она может пожелать. Я день и ночь только об этом и думаю, мистер Ходди.
– А я надеюсь, что ты сможешь осуществить свою мечту без помощи опарышей.
– Папа! – с тревогой в голосе проговорила Клэрис. – Я не допущу, чтобы ты разговаривал с Клодом таким тоном.
– Я буду разговаривать с ним так, как сочту нужным, благодарю вас, мисс.
– Мне, пожалуй, пора, – сказал Клод. – Счастливо оставаться!
Моя любимая, голубка моя
Есть у меня давняя привычка вздремнуть после ланча. Обычно я устраиваюсь в гостиной в кресле, подкладываю подушку под голову, ноги кладу на небольшую квадратную скамеечку, обитую кожей, и читаю что-нибудь, покуда не засыпаю.
В ту пятницу я сидел в кресле, как всегда уютно расположившись, и держал в руках свою любимую книгу «Бабочки-однодневки» Даблдея и Вествуда
[8], когда моя жена, никогда не отличавшаяся молчаливостью, заговорила, приподнявшись на диване, который стоял напротив моего кресла.
– Эти двое, – спросила она, – в котором часу они должны приехать?
Я не отвечал, поэтому она повторила свой вопрос громче.
Я вежливо ответил ей, что не знаю.
– Они мне совсем не нравятся, – продолжала она. – Особенно он.
– Хорошо, дорогая.
– Артур, я сказала, что они мне совсем не нравятся.
Я опустил книгу и взглянул на жену. Закинув ноги на спинку дивана, она листала журнал мод.
– Мы ведь только раз их и видели, – возразил я.
– Ужасный тип, просто ужасный. Без конца рассказывает анекдоты, или какие-то там истории, или еще что-то.
– Я уверен, ты с ними поладишь, дорогая.
– Она тоже хороша. Когда, по-твоему, они явятся?
Я отвечал, что они, должно быть, приедут около шести часов.
– А тебе они разве не кажутся ужасными? – спросила она, ткнув в мою сторону пальцем.
– Видишь ли…
– Они до того ужасны, что хуже некуда.
– Мы ведь уже не можем им отказать, Памела.
– Хуже просто некуда, – повторила она.
– Тогда зачем ты их пригласила? – выпалил я и тотчас же пожалел, ибо я взял себе за правило – никогда, если можно, не провоцировать жену.
Наступила пауза, в продолжение которой я наблюдал за выражением ее лица, дожидаясь ответа. Это крупное белое лицо казалось мне иногда таким необычным и притягательным, что я должен был предпринять определенные усилия, дабы оторвать от него взгляд. В иные вечера, когда она сидела за вышивкой или рисовала свои затейливые цветочки, лицо ее каменело и начинало светиться какой-то таинственной внутренней силой, не поддающейся описанию, и я сидел, не в силах отвести от него взгляд, хотя и делал при этом вид, будто читаю. Да вот и сейчас, в эту самую минуту, должен признаться, в этой женщине было что-то волшебное, с этой ее кислой миной, прищуренными глазами, наморщенным лбом, недовольно вздернутым носиком, что-то прекрасное, я бы сказал – величавое. И еще про нее надо добавить, что она такая высокая, гораздо выше меня, хотя сегодня, когда ей пошел пятьдесят первый год, думаю, лучше сказать «большая», чем «высокая».
– Тебе отлично известно, зачем я их пригласила, – резко ответила она. – Чтобы сразиться в бридж, вот и все. Играют они просто здорово, к тому же на приличные ставки.
Она подняла глаза и увидела, что я внимательно смотрю на нее.
– Ты ведь, наверное, и сам так думаешь, не правда ли?
– Ну конечно, я…
– Артур, не будь кретином.
– Я встречался с ними только однажды и должен признаться, что они довольно милые люди.
– Такое можно про любого идиота сказать.
– Памела, прошу тебя… пожалуйста. Давай не будем вести разговор в таком тоне.
– Послушай, – сказала она, хлопнув журналом о колени, – ты же не хуже меня знаешь, что это за люди. Два самодовольных дурака, которые полагают, что можно напроситься в любой дом только потому, что они неплохо играют в бридж.
– Уверен, ты права, дорогая, но вот чего я никак не возьму в толк, так это…
– Еще раз говорю тебе – я их пригласила, чтобы хоть раз сыграть приличную партию в бридж. Нет у меня больше сил играть со всякими раззявами. И все равно не могу примириться с тем, что эти ужасные люди будут в моем доме.
– Я тебя понимаю, дорогая, но не слишком ли теперь поздно…
– Артур!
– Да?
– Почему ты всегда споришь со мной? Ты же испытываешь к ним не меньшую неприязнь, сам прекрасно знаешь.
– По-моему, тебе не стоит так волноваться, Памела. Да и потом, мне показалось, что это воспитанные молодые люди, с хорошими манерами.
– Артур, к чему этот высокопарный слог?
Она глядела на меня широко раскрытыми глазами, и, чтобы укрыться от ее сурового взора (иногда мне становилось от него не по себе), я поднялся и направился к высокому, от потолка до пола, окну, которое выходило в сад.
Трава на большой покатой лужайке перед домом была недавно подстрижена, и по газону тянулись светлые и темно-зеленые полосы. В дальнем краю наконец-то зацвели два ракитника, и длинные золотые цепочки ярко выделялись на фоне растущих позади них деревьев. Распустились и розы, и ярко-красные бегонии, и на цветочном бордюре зацвели все мои любимые гибридные люпины, колокольчики, дельфиниумы, турецкие гвоздики и большие дымные ирисы. Кто-то из садовников возвращался по дорожке после обеда. За деревьями была видна крыша его домика, а за ним дорожка вела через железные ворота к Кентербери-роуд.
