– Тисы вот еще чем хороши, – говорил сэр Бэзил. – Ранним летом, когда появляются молодые веточки…
Тут он умолк и, выпрямившись, подался немного вперед, и я почувствовал, как он неожиданно весь напрягся.
– Да-да, – сказал я, – появляются молодые веточки. И что же?
Мужчина сфотографировал женщину, однако она не вынимала голову из прорези, и я увидел, как он убрал руку (вместе с фотоаппаратом) за спину и направился в ее сторону. Затем он наклонился и приблизил к ее лицу свое, касаясь его, и так и стоял, полагаю, целуя ее, хотя я и не уверен. Мне показалось, что в наступившей тишине я услышал доносившийся издалека женский смех, рассыпавшийся под солнечными лучами по всему саду.
– Не вернуться ли нам в дом? – спросил я.
– Вернуться в дом?
– Да, не выпить ли чего-нибудь перед ланчем?
– Выпить? Да, пожалуй, надо выпить.
Однако он не двигался. Он застыл на месте, но мыслями был очень далеко, пристально глядя на две фигуры. Я также внимательно следил за ними, не в силах оторвать от них глаз. Я должен был досмотреть, чем все кончится. Это все равно что смотреть издали балетную миниатюру, когда знаешь, кто танцует и кто написал музыку, но не знаешь, чем закончится представление, кто ставил танцы, что будет происходить в следующий миг.
– Годье-Бжеска, – произнес я. – Как вы полагаете, стал бы он великим, если бы не умер таким молодым?
[22]
– Кто?
– Годье-Бжеска.
– Да-да, – ответил он. – Разумеется.
Теперь и я увидел, что происходило нечто странное. Голова женщины еще находилась в прорези. Вдруг женщина стала медленно изгибаться всем телом из стороны в сторону несколько необычным образом, а мужчина, отступив на шаг, при этом наблюдал за ней и не двигался. По тому, как он держится, было видно, что ему не по себе, а положение головы и напряженная поза говорили о том, что больше он не смеется. Какое-то время он оставался недвижимым, затем положил фотоаппарат на землю и, подойдя к женщине, взял ее голову в руки. И все это тотчас показалось похожим скорее на кукольное представление, чем на балетный спектакль, – на далекой, залитой солнцем сцене крошечные деревянные фигурки, словно обезумев, производили едва заметные судорожные движения.
Мы молча сидели на белой скамье и следили за тем, как крошечный кукольный человечек начал проделывать какие-то манипуляции с головой женщины. Действовал он осторожно, в этом сомнений не было, осторожно и медленно, и то и дело отступал, чтобы обдумать, как быть дальше, и несколько раз припадал к земле, чтобы посмотреть на голову под другим углом. Как только он оставлял женщину, та снова принималась изгибаться всем телом и напоминала мне собаку, на которую впервые надели ошейник.
– Она застряла, – произнес сэр Бэзил.
Мужчина подошел к скульптуре с другой стороны, где находилось тело женщины, и обеими руками попытался помочь ей высвободиться. Потом, вдруг выйдя из себя, он раза два или три резко дернул ее за шею, и на этот раз мы отчетливо услышали женский крик, полный то ли гнева, то ли боли, то ли того и другого.
Краешком глаза я увидел, как сэр Бэзил едва заметно закивал.
– Однажды у меня застряла рука в банке с конфетами, – сказал он, – и я никак не мог ее оттуда вынуть.
Мужчина отошел на несколько ярдов и встал – руки в боки, голова вскинута. Женщина, похоже, что-то говорила ему или, скорее, кричала на него, и, хотя она не могла сдвинуться с места и лишь изгибалась всем телом, ноги ее были свободны, и она ими вовсю топала.
– Банку пришлось разбить молотком, а матери я сказал, что нечаянно уронил ее с полки.
Он, казалось, успокоился, напряжение покинуло его, хотя голос звучал на удивление бесстрастно.
– Думаю, нам лучше пойти туда, может, мы чем-нибудь сумеем помочь.
– Пожалуй, вы правы.
Однако он так и не сдвинулся с места. Достав сигарету, он закурил, а использованную спичку тщательно спрятал в коробок.
– Простите, – сказал он. – А вы не хотите закурить?
– Спасибо, пожалуй, и я закурю.
Он устроил целое представление, угощая меня сигаретой, давая прикурить, а спичку снова спрятал в коробок. Потом мы поднялись и неспешно стали спускаться по поросшему травой склону.
Мы молча приблизились к ним, войдя в сводчатый проход, устроенный в тисовой изгороди; для них наше появление явилось, очевидно, полной неожиданностью.
– Что здесь происходит? – спросил сэр Бэзил.
Он говорил голосом, который не предвещал ничего хорошего и который, я уверен, его жена никогда прежде не слышала.
– Она вставила голову в прорезь и теперь не может ее вынуть, – сказал майор Хэддок. – Просто хотела пошутить.
– Что хотела?
– Бэзил! – вскричала леди Тёртон. – Да не стой же ты как истукан! Сделай что-нибудь!
Видимо, она не могла много двигаться, но говорить еще была в состоянии.
– Дело ясное – нам придется расколоть эту деревяшку, – сказал майор.
На его седых усах запечатлелось красненькое пятнышко, и как один-единственный лишний мазок портит всю картину, так и это пятнышко лишало его спеси. Вид у него был комичный.
– Вы хотите сказать – расколоть скульптуру Генри Мура?
– Мой дорогой сэр, другого способа вызволить даму нет. Бог знает, как она умудрилась влезть туда, но я точно знаю, вылезти она не может. Уши мешают.
– О боже! – произнес сэр Бэзил. – Какая жалость. Мой любимый Генри Мур.
Тут леди Тёртон принялась оскорблять своего мужа самыми непристойными словами; и неизвестно, сколько бы это продолжалось, не появись неожиданно из тени Джелкс. Скользящей походкой он молча пересек лужайку и остановился на почтительном расстоянии от сэра Бэзила в ожидании его распоряжений. Его черный наряд казался просто нелепым в лучах утреннего солнца, и со своим древним розово-белым лицом и белыми руками он был похож на краба, который всю свою жизнь прожил в норе.
– Могу я для вас что-нибудь сделать, сэр Бэзил?
Он старался говорить ровным голосом, но не думаю, чтобы и лицо его оставалось бесстрастным. Когда он взглянул на леди Тёртон, в глазах его сверкнули торжествующие искорки.
– Да, Джелкс, можешь. Ступай и принеси мне пилу или ножовку, чтобы я мог отпилить кусок дерева.
– Может, позвать кого-нибудь, сэр Бэзил? Уильям хороший плотник.
– Не надо, я сам справлюсь. Просто принеси инструменты, и поторапливайся.
В ожидании Джелкса я отошел в сторону, потому что не хотелось более слушать то, что леди Тёртон говорила своему мужу. Но я вернулся как раз к тому моменту, когда явился дворецкий, на сей раз сопровождаемый еще одной женщиной, Кармен Лярозой, которая тотчас бросилась к хозяйке.
